ествует в моем представлении таким, каким оно мне сейчас
видится? Более того, поскольку я иногда считаю, что другие люди
заблуждаются в вещах, которые, как они считают, они знают в совершенстве,
то не устроил ли Бог так, что я совершаю ошибку всякий раз, когда прибавляю
к двум три или складываю стороны квадрата либо Произвожу какое-нибудь иное
легчайшее мысленное действие? Но, может быть, Бог не пожелал, чтобы я так
обманывался,- ведь он считается всеблагим? Однако, если его благости в
высшей степени противоречило бы, если бы он создал меня вечно
заблуждающейся тварью, той же благости должно быть чуждо намерение вводить
меня иногда в заблуждение; а между тем этого последнего нельзя исключить.

Быть может, найдутся люди, предпочитающие отрицать существование столь
могущественного Бога, чтобы не признавать недостоверность всех остальных
вещей. Что ж, не будем пока с ними спорить и допустим, что все наши
представления о Боге ложны. Но поскольку ошибки в заблуждения считаются
неким несовершенством, то, каким бы образом я, по их мнению, ни достиг
состояния своего бытия - в силу ли рока, случайности, последовательной
связи вещей или какой-то иной причины,- чем менее могущественным они сочтут
виновника моего появления на свет, тем вероятнее я окажусь столь
несовершенным, что буду всегда заблуждаться. На такого рода аргументы мне
нечего возразить, и я вынужден признать, что из всех вещей, некогда
почитавшихся мною истинными, нет ни одной, относительно которой было бы
недопустимо сомневаться; к такому выводу я пришел не по опрометчивости и
легкомыслию, но опираясь на прочные и продуманные основания. Поэтому я
должен тщательно воздерживаться от одобрения не только вещей явно ложных,
но точно так же и от того, что прежде мне мнилось истинным,- если только я
хочу прийти к чему-либо достоверному.

Однако недостаточно того, чтобы только обратить на это внимание,-
необходимо всегда это помнить; ведь привычные мнения упорно ко мне
возвращаются и овладевают моей доверчивостью, словно против моей воли, как
бы в силу долголетней привычки и знакомства с ними; а я никогда не отвыкну
соглашаться с ними и им доверять, пока буду считать их такими, каковы они и
на самом деле, т. е. в чем-то сомнительными (как я только что показал), но
тем не менее весьма вероятными и гораздо более заслуживающими доверия,
нежели опровержения. А посему, как я полагаю, я поступлю хорошо, если,
направив свою волю по прямо противоположному руслу, обману самого себя и на
некоторый срок представлю себе эти прежние мнения совершенно ложными
домыслами - до тех пор, пока, словно уравновесив на весах старые и новые
предрассудки, я не избавлюсь от своей дурной привычки отвлекать мое
суждение от правильного восприятия (perceptio). Ведь я уверен, что отсюда
не воспоследует никакой опасности заблуждения, а также и не останется места
для дальнейшей неуверенности, поскольку я усердствую теперь не в каких-то
поступках, но лишь в познании вещей.

Итак, я сделаю допущение, что не всеблагой Бог, источник истины, но
какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману,
приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в
заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и
все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками,
расставленными моей доверчивости усилиями этого гения; я буду рассматривать
себя как существо, лишенное рук, глаз, плоти и крови, каких-либо чувств:
обладание всем этим, стану я полагать, было лишь моим ложным мнением; я
прочно укореню в себе это предположение, и тем самым, даже если и не в моей
власти окажется познать что-то истинное, по крайней мере, от меня будет
зависеть отказ от признания лжи, и я, укрепив свой разум, уберегу себя от
обманов этого гения, каким бы он ни был могущественным и искусным. Однако
решение это исполнено трудностей, и склонность к праздности призывает меня
обратно к привычному образу жизни. Я похож на пленника, наслаждавшегося во
сне воображаемой свободой, но потом спохватившегося, что он спит: он боится
проснуться и во сне размягченно потакает приятным иллюзиям; так и я
невольно соскальзываю к старым своим представлениям и страшусь пробудиться
- из опасения, что тяжкое бодрствование, которое последует за мягким
покоем, может не только не привести меня в будущем к какому-то свету, но и
ввергнуть меня в непроглядную тьму нагроможденных ранее трудностей.


   ВТОРОЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ

О природе человеческого ума: о том, что ум легче познать, нежели тело

Вчерашнее мое размышление повергло меня в такие сомнения, что, с одной
стороны, я уже не могу теперь выкинуть их из головы, а с другой - я не вижу
пути, на котором сомнения эти могут быть сняты. Словно брошенный внезапно в
глубокий омут, я настолько растерян, что не могу ни упереться ногою в дно,
ни всплыть на поверхность. Однако я хочу приложить все усилия и сделать
попытку вернуться на путь, на который я стал вчера: а именно, я хочу
устранить все то, что допускает хоть малейшую долю сомнения, причем
устранить не менее решительно, чем если бы я установил полную обманчивость
всех этих вещей; я буду продолжать идти этим пут