им, чисто
математическим и вообще абстрактным понятиям, если я познавал их со всей
очевидностью.

И если из одного того, что я способен извлечь идею какой-то вещи из
собственного сознания (ex cogitatione), действительно следует все то, что я
воспринимаю ясно и отчетливо как относящееся к этой вещи, неужели я не могу
также извлечь из этого аргумент в пользу существования Бога? Ведь,
несомненно, я нахожу у себя идею Бога, т. е. наисовершеннейшего бытия,
точно так же, как я нахожу идею любой фигуры или числа; и я не менее ясно и
отчетливо постигаю, что вечное бытие еще более присуще его природе, нежели
все те свойства, относительно которых я доказываю, что они присущи
какой-либо фигуре или числу; в силу этого, хотя не все то, о чем я
размышлял в эти последние дни, оказалось истинным, бытие Бога для меня
приобрело, по крайней мере, ту степень достоверности, какую до сих пор
имели математические истины.

Правда, на первый взгляд это не вполне ясно и немного отдает софистикой.
Ведь поскольку я привык во всем остальном отделять существование
(existentia) от сущности (essentia), я легко признаю, что бытие Бога легко
может быть отделено от его сущности, и, таким образом, можно мыслить Бога
не существующим. Однако если вдуматься поглубже, становится очевидным, что
отделять существование Бога от его сущности столь же немыслимо, как
отделять от сущности треугольника свойство равенства трех его углов двум
прямым или от идеи горы - идею долины: ведь мыслить Бога (т. е.
наисовершеннейшее бытие) лишенным существования (т. е. некоего
совершенства) так же нелепо, как мыслить гору без долины.

Однако, хотя я не могу мыслить Бога иначе как существующим, а гору могу
мыслить лишь вместе с долиной, тем не менее, подобно тому как из общей идеи
горы и долины еще не вытекает необходимость существования в мире какой-то
горы, так и из моего представления о Боге как сущем еще не вытекает факт
его существования: ведь мое мышление вовсе не сообщает необходимости
внешним объектам; и как вполне допустимо мыслить крылатого коня, хотя в
действительности ни один конь не имеет крыльев, так, быть может, я могу
помыслить существование Бога, хотя никакого Бога не существует.

Но и в этом умозаключении таится софизм: ведь из того, что мы не можем
мыслить гору без долины, ни в коем случае не вытекает факт существования
где-либо в мире горы и долины, но лишь невозможность отделить гору от
долины и долину от горы, безразлично, существуют ли они в действительности
или нет. Так же и из того, что мы не можем мыслить Бога без существования,
следует, что существование от него неотделимо, а потому он действительно
существует; ведь это не домысел моего воображения, и оно ничего не
навязывает в данном случае объективному смыслу вещи - напротив: мою мысль
предопределяет необходимость самого объекта, а именно существования Бога.
Таким образом, я вовсе не волен мыслить Бога без существования (или, иначе
говоря, мыслить наисовершеннейшее существо без наивысшего совершенства),
подобно тому как я волен воображать себе коня с крыльями либо без них.

Собственно говоря, после того как я допустил наличие у Бога всех
совершенств, здесь нет даже надобности дополнительно указывать, что я
необходимо должен считать его существующим: ведь существование - одно из
этих совершенств, и потому здесь не требуется предварительной посылки.
Например, я не обязан считать, что все четырехсторонние фигуры вписываются
в круг, однако, если бы я это допустил, я с необходимостью должен был бы
признать, что и ромб вписывается в круг, - а ведь это явная ложь. Ибо хотя
никакая необходимость не заставляет меня сейчас или в другое время
предаваться каким -то мыслям о Боге, тем не менее всякий раз, когда я
пожелаю помыслить первичное и высшее бытие и как бы извлечь идею этого
бытия из сокровищницы моего ума, я необходимо должен приписывать ему все
совершенства, даже если я и не стану в тот момент перечислять их все подряд
или уделять особое внимание каждому из них; такой необходимости вполне
достаточно для того, чтобы позднее, когда я замечу, что существование - это
совершенство, мне можно было сделать вывод относительно действительного
существования первичного и высшего бытия; подобным же образом мне нет
необходимости когда-либо воображать себе некий треугольник, но всякий раз,
как я пожелаю помыслить плоскую фигуру, образованную отрезками прямых линий
и имеющую всего три угла, я с необходимостью должен приписать ей такие
свойства, исходя из которых можно будет прийти к правильному заключению,
что величина ее трех углов не превышает величины двух прямых, причем я
должен это допустить даже в том случае, если пока еще не познал этого ее
конкретного свойства. Однако, когда я исследую, какие именно фигуры
вписываются в круг, мне вовсе не обязательно думать, что к таковым
относятся все четырехсторонние фигуры; более того, я даже не способен это
вообразить, поскольку я не желаю допускать ничего, кроме того, что
воспринимается мной ясно и отчетливо. Поэтому существует огромная разница
между подобного рода ложными посылками и моими врожденными истинными
идеями, главная и первейшая из которых - идея Бога. Разумеется, я
множеством способов постигаю, что идея эта не есть нечто мнимое, зависящее
от моего мышления, но есть образ истинн