богу, тогда как до тех пор я делал это 
из желания приобрести деньги и славу. Они напоминали мне, что бог потребует от 
меня возвращения с лихвой врученного им мне таланта. И если до тех пор я 
стремился преподавать преимущественно людям богатым, то отныне я обязан 
просвещать бедняков. Теперь-то в постигшем меня несчастье я должен познать руку 
божью и тем больше заняться изучением наук - дабы стать истинным философом для 
бога, а не для людей, - чем свободней я стал ныне от плотских искушений и 
поскольку меня не рассеивает шум мирской жизни.

Между тем в аббатстве, в которое я вступил, вели совершенно мирскую жизнь и к 
тому же весьма предосудительную; сам аббат, стоявший выше всех прочих по своему 
сану, был ниже их по образу своей жизни и еще более - по своей дурной славе. 
Поскольку я часто и резко обличал их невыносимые гнусности как с глазу на глаз, 
так и всенародно, то я сделался в конце концов обузой и предметом ненависти для 
всех них. По этой причине они были очень рады от меня отделаться и 
воспользовались ежедневными и настойчивыми просьбами моих учеников. Так как 
последние неотступно и долго меня упрашивали, в дело вмешались аббат и братия, 
и я удалился в одну келью, чтобы возобновить там свои обычные учебные занятия.

Ко мне в самом деле нахлынуло такое множество школяров, что не хватало места их 
разместить и земля не давала достаточно продуктов для их пропитания. Здесь я 
намеревался посвятить себя главным образом изучению священного писания, что 
более соответствовало моему званию, однако не совсем отказался от преподавания 
и светских наук, особенно для меня привычного и преимущественно от меня 
требовавшегося. Я сделал из этих наук приманку, так сказать, крючок, которым я 
мог бы привлекать людей, получивших вкус к философским занятиям, к изучению 
истинной философии. Так обычно делал и величайший из христианских философов - 
Ориген, о чем упоминает "Церковная история".

Поскольку господу было, по-видимому, угодно даровать мне не меньше способностей 
для изучения священного писания, чем для светской философии, число слушателей 
моей школы как на тех, так и на других лекциях увеличивалось, тогда как во всех 
остальных школах оно так же быстро уменьшалось. Это обстоятельство возбудило ко 
мне сильную зависть и ненависть других магистров, которые нападали на меня при 
каждой малейшей возможности, как только могли. Они выдвигали против меня - 
главным образом в мое отсутствие - два положения: во-первых, то, что 
продолжение изучения светских книг противоречит данному мной монашескому обету; 
во-вторых, то, что я решился приступить к преподаванию богословия, не получив 
соответствующего разрешения. Таким образом, очевидно, мне могло быть запрещено 
всякое преподавание в школах, и именно к этому мои противники непрестанно 
побуждали епископов, архиепископов, аббатов и каких только могли других 
духовных лиц.

Тем временем у меня появилась мысль прежде всего приступить к обсуждению самих 
основ нашей веры путем применения уподоблений, доступных человеческому разуму, 
и я сочинил для моих учеников богословский трактат "О божественном единстве и 
троичности". Ученики мои требовали от меня человеческих и философских доводов и 
того, что может быть понято, а не только высказано. Они утверждали при этом, 
что излишни слова, недоступные пониманию, что нельзя уверовать в то, чего ты 
предварительно не понял, и что смешны проповеди о том, чего ни 

проповедник, ни его слушатели не могут постигнуть разумом. Сам господь 
жаловался, что поводырями слепых были слепцы.

Когда весьма многие увидели и прочитали мой трактат, он в общем всем очень 
понравился, так как, по-видимому, в одинаковой мере давал удовлетворительные 
ответы по всем возникавшим в связи с ним вопросам. Поскольку же эти вопросы 
представлялись наитруднейшими, то чем больше в них было трудностей, тем более 
нравилась тонкость их разрешения. Поэтому мои соперники, чрезвычайно 
раздосадованные этим, решили созвать против меня собор. Разумеется, главное 
участие в этом приняли давние мои коварные неприятели: Альберик и Лотульф; 
после смерти своих и моих учителей - Гильома и Ансельма - они стремились 
владычествовать одни и сделаться как бы наследниками умерших. А так как они оба 
заведовали школами в Реймсе, то частыми наговорами настолько восстановили 
против меня своего архиепископа Рауля, что с одобрения пренестинского епископа 
Конана, бывшего в то время папским легатом во Франции, торжественно созвал в 
Суассоне собрание, назвав его собором, и пригласил меня представить собору мой 
известный труд о троице. Так я и сделал.

Однако еще до моего приезда в Суассон указанные выше два моих соперника так 
оклеветали меня перед духовенством и народом, что в