всю
землю, это - самая малость. Если же поспевают знатный род, что-де кто-то 
насчитывает
семь колен богатых предков, то он считает это сомнительной похвалой недалеких 
людей,
которые по своей необразованности не могут охватить взором все страны и все 
времена и
сообразить, что у каждого были несметные тысячи дедов и прадедов, среди которых 
не раз
случались богачи и нищие, цари и рабы, варвары и эллины у кого угодно. Ему 
кажется
нелепым и пустяшным, когда кто-то гордится списком в двадцать пять предков и 
возводит
свой род к Гераклу и Амфитриону, потому что и Амфитрионов предок в двадцать 
пятом
колене был таков, какая выпала ему участь, равно как и предок этого предка в 
пятидесятом
колене, и ему смешна и людская несообразительность и неспособность расстаться с
суетностью неразумной души. Во всех этих случаях такой человек бывает высмеян
большинством, которому кажется, что он слишком много на себя берет, хотя не 
знает
простых вещей и теряется в любых обстоятельствах.

Феодор. Именно так и бывает, Сократ.

Сократ. Когда же, друг мой, он кого-нибудь повлек бы ввысь и кто-нибудь от 
вопросов
"какую я тебе - или ты мне - причинил несправедливость?" пожелал бы перейти к
созерцанию того, что есть справедливость или несправедливость сама по себе и 
чем они
{29}
отличаются от всего прочего и друг от друга, а от вопросов о том, счастлив ли 
царь своим
золотом, - к рассмотрению того, каково в целом царское и человеческое счастье 
или
несчастье и каким образом человеческой природе надлежит добиваться одного или
избегать другого, - и тогда-то мелкому человечку с лукавой и сутяжной душой 
придется
отдать себе отчет во всех подобных вещах, он явит совсем противоположный образ.
Свисая с головокружительной высоты и взирая сверху вниз, страдая в таком 
положении с
непривычки, теряясь и бормоча что-то, этот, однако, не возбуждает смеха ни у 
фракиянок,
ни у прочего темного люда, ибо они того не замечают, а забавляет это всех тех, 
кто
получил воспитание, противоположное этому, рабскому. Таков характер каждого из 
них,
Феодор, - одного, о воспитанного в подлинном свободном досуге (его ты зовешь
философом), которому не зазорно казаться простодушным, и он не придает значения,
 если
вдруг ему случится оказаться на рабской службе, своему неумению собрать поклажу,

сварить обед или произнести льстивые речи, и другого, который все это умеет 
исполнять
точно и проворно, зато не знает, как подобает свободному человеку перебросить 
через
плечо плащ или, уловив гармонию речей, достойно воспеть счастливую жизнь богов 
и
людей.

Феодор. Если бы твои слова, Сократ, всех могли убедить так же, как и меня, 
больше мира
и меньше зла стало бы среди людей.

Сократ. Но зло неистребимо, Феодор, ибо непременно всегда должно быть что-то
противоположное добру. Среди богов зло не укоренилось, а смертную природу и 
этот мир
посещает оно по необходимости. Потому-то и следует пытаться как можно скорее 
убежать
отсюда туда. Бегство - это посильное уподобление богу, а уподобиться богу - 
значит стать
разумно справедливым и разумно благочестивым. Однако, добрейший мой, не так-то 
легко
убедить большинство, что вовсе не по тем причинам, по каким оно считает нужным
избегать подлости и стремиться к добродетели, следует об одном радеть, а о 
другом - нет,
чтобы казаться не дурным, а добрым человеком. Это, как говорится, бабушкины 
сказки.
Истина же гласит так: бог никоим образом г не бывает несправедлив, напротив, он 
как