бесстрашно и благородно он умирал, что у меня даже являлась мысль, будто и в 
Аид он
отходит не без божественного предопределения и там, в Аиде, будет блаженнее, 
чем кто-
либо иной. Вот почему особой жалости я не ощущал — вопреки всем ожиданиям, — но
вместе с тем философская беседа (а именно такого свойства шли у нас разговоры) 
не
доставила мне привычного удовольствия. Это было какое-то совершенно небывалое
чувство, какое-то странное смешение удовольствия и скорби — при мысли, что он 
вот-вот
должен умереть. И все, кто собрался в тюрьме, были почти в таком же 
расположении духа
и то смеялись, то плакали, в особенности один из нас — Аполлодор. Ты, верно, 
знаешь
этого человека и его нрав.

Эхекрат. Как не знать!

Федон. Он совершенно потерял голову, но и сам я был расстроен, да и все 
остальные
тоже.

Эхекрат. Кто же там был вместе с тобою, Федон?

Федон. Из тамошних граждан — этот самый Аполлодор, Критобул с отцом, потом
Гермоген, Эпиген, Эсхин, Антисфен. Был и пэаниец Ктесипп, Менексен и еще 
кое-кто из
местных. Платон, по-моему, был нездоров.

Эхекрат. А из иноземцев кто-нибудь был?

Федон. Да, фиванец Симмий, Кебет, Федонд, а из Мегар — Евклид и Терпсион.

Эхекрат. А что же Клеомброт и Аристипп?

Федон. Их и не могло быть! Говорят, они были на Эгине в ту пору.

Эхекрат. И больше никого не было?

Федон. Кажется, больше никого.

Эхекрат. Так, так, дальше! О чем же, ты говоришь, была у вас беседа?

Федон. Постараюсь пересказать тебе все с самого начала.

Мы и до того — и я, и остальные — каждый день непременно навещали Сократа,
встречаясь ранним утром подле суда, где слушалось его дело: суд стоит 
неподалеку от
тюрьмы. Всякий раз мы коротали время за разговором, ожидая, пока отопрут 
тюремные
двери. Отпирались они не так уж рано, когда же наконец отпирались, мы входили к
Сократу и большею частью проводили с ним целый день. В то утро мы собрались 
раньше
обыкновенного: накануне вечером, уходя из тюрьмы, мы узнали, что корабль 
возвратился с
Делоса. Вот мы и условились сойтись в обычном месте как можно раньше. Приходим 
мы к
тюрьме, появляется привратник, который всегда нам отворял, и велит подождать и 
не
входить, пока он сам не позовет.

— Одиннадцать, — сказал он, — снимают оковы с Сократа и отдают распоряжения 
насчет
казни. Казнить будут сегодня.

Спустя немного он появился снова и велел нам войти.

Войдя, мы увидели Сократа, которого только что расковали, рядом сидела 
Ксантиппа —
ты ведь ее знаешь — с ребенком на руках.

Увидев нас, Ксантиппа заголосила, запричитала, по женской привычке, и 
промолвила так:
{3}
Ох, Сократ, нынче в последний раз беседуешь ты с друзьями, а друзья — с тобою.

Тогда Сократ взглянул на Критона и сказал:

— Критон, пусть кто нибудь уведет ее домой. И люди Критона повели ее, а она 
кричала и