надо сказать о его добродетелях, самая главная из которых состоит в том, что
Эрот не обижает ни богов, ни людей и что ни боги, ни люди не обижают Эрота.
Ведь если он сам страдает, то не от насилия - Эрота насилие не касается, а
если причиняет страдание, то опять-таки без насилия, ибо Эроту служат всегда
добровольно, а что делается с обоюдного согласия, то "законы, эти владыки
государства", признают справедливым. Кроме справедливости, ему в высшей
степени свойственна рассудительность. Ведь рассудительность - это, по общему
признанию, уменье обуздывать свои вожделения и страсти, а нет страсти,
которая была бы сильнее Эрота. Но если страсти слабее, чем он, - значит, они
должны подчиняться ему, а он - обуздывать их. А если Эрот обуздывает желания
и страсти, его нужно признать необыкновенно рассудительным. Да и в храбрости
с Эротом "и самому Аресу не тягаться бы". Ведь не Арес владеет Эротом, а Эрот
Аресом, - то есть любовь к Афродите. А владеющий сильнее того, кем он
владеет, и значит, Эрот, раз он сильнее того, кто храбрее всех, должен быть
самым большим храбрецом.

Итак, относительно справедливости, рассудительности и храбрости этого бога
сказано, остается сказать о его мудрости. Ну что ж, попытаемся, насколько это
возможно, не осрамиться и тут. Прежде всего, чтобы и мне почтить свое
искусство, как Эриксимах почтил свое, скажу: этот бог настолько искусный
поэт, что способен и другого сделать поэтом. Во всяком случае, каждый, кого
коснется Эрот, становится поэтом, хотя бы "дотоле он и был чужд Музам". А это
может нам служить доказательством, что Эрот хороший поэт, сведущий вообще во
всех видах мусических творений. Ведь чего сам не имеешь, того и другому не
передашь, а чего сам не знаешь, тому и других не научишь. А уж что касается
сотворения всего живого, кто станет отрицать, что благодаря мудрости Эрота
возникает и образуется все, что живет?

И мастерство в искусстве и ремеслах - разве мы не знаем, что те, чьим
учителем оказывается этот бог, достигали великой славы, а те, кого Эрот не
коснулся, прозябали в безвестности? Ведь искусство стрельбы из лука,
искусство врачевания и прорицания Аполлон открыл тогда, когда им руководили
любовь и страсть, так что его тоже можно считать учеником Эрота, наставника
Муз в искусстве, Гефеста - в кузнечном деле, Афины - в ткацком, Зевса - в
искусстве "править людьми и богами".
{16}
Вот почему и дела богов пришли в порядок только тогда, когда среди них
появилась любовь, разумеется, любовь к красоте, ибо безобразие не вызывает
любви. Дотоле, как я уже сказал вначале, среди богов творилось, по преданию,
много ужасных дел, и виною тому было господство Необходимости. А стоило лишь
появиться этому богу, как из любви к прекрасному возникли всякие блага для
богов и людей. Таким образом, Федр, мне кажется, что Эрот, который сначала
был сам прекраснейшим и совершеннейшим богом, стал потом источником этих же
качеств для прочих. Мне хочется даже сказать стихами, что это он дарует

Людям мир и покой, безветрие в море широком,

Буйного вихря молчанье и сон безмятежный на ложе.

Избавляя нас от отчужденности и призывая к сплоченности, он устраивает всякие
собрания, вроде сегодняшнего, и становится нашим предводителем на
празднествах, в хороводах и при жертвоприношениях. Кротости любитель,
грубости гонитель, он приязнью богат, неприязнью небогат. К добрым терпимый,
мудрецами чтимый, богами любимый; воздыханье незадачливых, достоянье
удачливых; отец роскоши, изящества и неги, радостей, страстей и желаний;
благородных опекающий, а негодных презирающий, он и в страхах и в мученьях, и
в помыслах и в томленьях лучший наставник, помощник, спаситель и спутник,
украшение богов и людей, самый прекрасный и самый достойный вождь, за которым
должен следовать каждый, прекрасно воспевая его и вторя его прекрасной песне,
завораживающей помыслы всех богов и людей.

Вот какую речь, Федр, посвящаю я этому богу, в меру смешав в ней, насколько
это в моих силах, серьезное и шутку.

Когда Агафон кончил, все присутствующие, по словам Аристодема, одобрительно
зашумели, находя, что молодой человек говорил достойно себя и бога. Тогда
Сократ повернулся к Эриксимаху и сказал:

- Ну, теперь-то тебе, сын Акумена, уже не кажется, что прежние мои страхи
были напрасны и что не был я прорицателем, сказав, что Агафон произнесет
великолепную речь, а я окажусь в затруднении?

- Одно твое прорицание, - отвечал Эриксимах, - что Агафон будет говорить
превосходно, сбылось, а вот что ты окажешься в затруднении, никак не верится.

- Да как же мне или любому другому, кто должен говорить после такой
прекрасной и богатой речи, - воскликнул Сократ, - не стать, милый ты мой, в
тупик! И если начало ее еще не столь восхитительно, то какого слушателя не
поразит красота слов и подбор их в заключительной части? Я, например, как
подумал, что мне не сказать ничего такого, что хотя бы только приближалось по