о котором идет речь. ... Гомер изобразил Ахилла как человека лучшего, чем 
Одиссей: он не умеет лгать, Одиссей же хитер, без конца лжет и как человек 
гораздо хуже, чем Ахилл. ... Ведь Ахилл лжет, как это очевидно, не умышленно, 
но 
невольно; он вынужден остаться из-за бедственного положения своего войска, 
чтобы 
ему помочь. Одиссей же лжет добровольно и с умыслом. ... Переубежденный, он 
простодушно говорит Аяксу не совсем то, что до того говорил Одиссею. А вот 
Одиссей и правду и ложь произносит всегда с умыслом. 
Сократ. Выходит, Одиссей - человек более достойный, чем Ахилл. 
Гиппий. Ну уж нет, Сократ, отнюдь. Сократ. Как же так? 
Разве не выяснилось недавно, что добровольно лгущие лучше, чем обманывающие 
невольно? 
Гиппий. Но каким же образом, Сократ, добровольные нечестивцы, злоумышленники и 
преступники могут быть достойнее невольных? Ведь этим последним оказывается 
обычно большее снисхождение, коль скоро они учинят какое-то зло - 
несправедливость или ложь - по неведению. Да и законы куда более суровые 
существуют для сознательных преступников и лжецов, чем лдля невольных. 
Сократ. Ведь мое представление, Гиппий, прямо противоположно твоему: те, кто 
вредят людям, чинят несправедливость, лгут, обманывают и совершают проступки по 

своей воле, а не без умысла, - люди более достойные, чем те, кто все это 
совершает невольно. Разве тот, кто крепче телом, не может выполнять оба дела - 
дело сильного и дело слабого, то, что постыдно, и то, что прекрасно? И когда 
совершается что-то постыдное для тела, тот, кто крепче телом, совершает это 
добровольно, а тот, кто хил, - невольно? 
Гиппий. Как будто в отношении силы дело обстоит таким образом. 
Сократ. Ну а насчет благообразия как обстоит дело, Гиппий? Разве не так, что 
более красивому телу свойственно добровольно принимать постыдные и безобразные 
обличья, более же безобразному - невольно? Какой голос ты назовешь лучшим - 
фальшивящий умышленно или невольно? [...] Так ты предпочел бы иметь ноги, 
хромающие нарочно или же поневоле? [...] Какие же ты предпочел бы иметь и 
какими 
пользоваться глазами - теми, что умышленно щурятся и косят, или же теми, что 
невольно? 
Гиппий. Теми, что умышленно. 
Сократ. Значит, ты считаешь лучшим для себя добровольно совершаемое зло, а не 
то, что вершится невольно? 
Гиппий. Да, если это зло такого рода. 
Сократ. Но разве все органы чувств - уши, ноздри, рот и другие - не подчинены 
одному и тому же определению, гласящему, что те из них, кои невольно вершат зло,
 
нежелательны, ибо они порочны, те же, что вершат его добровольно, желанны, ибо 
они добротны? 
Гиппий. Мне кажется, это так. 
Сократ. Ну, а какими орудиями лучше действовать - теми, с помощью которых можно 

добровольно действовать дурно, или теми, которые толкают на дурное поневоле? 
Например, какое кормило лучше - то, которым приходится дурно править поневоле, 
или то, с помощью которого неверное направление избирается добровольно? И разве 

не так же точно обстоит дело с луком и лирой, с флейтами и со всем остальным? 
Гиппий. Ты говоришь правду. 
Сократ. Ну а у человека, например у стрелка, какая душа кажется тебе достойнее 
- 
та, что добровольно не попадает в цель, или та, что невольно? 
Гиппий. Та, что не попадает в цель добровольно. [...] 
Сократ. А во врачебном? Разве душа, добровольно причиняю- щая телу зло, не 
более 
сведуща в искусстве врачевания? 
Гиппий. Да, более. 
Сократ. Итак, мы бы, конечно, предпочли, чтобы рабы наши имели души, 
добровольно 
погрешающие и вершащие зло, а не невольно, ибо души эти более искушены в 
подобных делах. 
Гиппий. Да. 
Сократ. Что же, а собственную свою душу разве не желали бы мы иметь самую 
лучшую? 
Гиппий. Да. 
Сократ. И значит, лучше будет, если она добровольно будет совершать зло и 
погрешать, а не невольно? 
Гиппий. Однако чудно бы это было, Сократ, если бы добровольные злодеи оказались 

лучшими людьми, чем невольные. 
Сократ. Но это вытекает из сказанного. [...] Так ведь душа более способная и 
мудрая оказывается лучшей и более способной совершать и то и другое - 
прекрасное 
и постыдное - в любом деле? 
Гиппий. Да.