есть то, благодаря чему прекрасное будет прекрасно". 
Гиппий. Так ты думаешь, он еще будет пытаться тебя опровергнуть, утверждая, что 

то, о чем ты говоришь, не прекрасно? Разве он не будет смешон, если сделает 
такую попытку? 
Сократ. Что он сделает попытку, в этом я уверен, странный ты человек! А будет 
ли 
он смешон, сделав эту попытку, покажет будущее. Я хочу только заметить, что он 
на это скажет. 
Гиппий. Говори же. 
Сократ. "Хорош же ты, Сократ! - скажет он.- Ну а разве прекрасная кобылица, 
которую сам бог похвалил в своем изречении, не есть прекрасное?" Что мы на это 
скажем, Гиппий? Не то ли, что и кобылица есть прекрасное,- я разумею прекрасную 

кобылицу? Как же нам дерзнуть отрицать, что прекрасное есть прекрасное? 
Гиппий. Ты верно говоришь, Сократ, ибо правильно сказал об этом бог; ведь 
кобылицы у нас бывают прекраснейшие. 
Сократ. "Пусть так,- скажет он,- ну а что такое прекрасная лира? Разве не 
прекрасное?" Подтвердим ли мы это, Гиппий?
Гиппий. Да. 
Сократ. После тот человек скажет (я в этом почти уверен и заключаю из того, как 

он обычно поступает): "Дорогой мой, а что же такое прекрасный горшок? Разве не 
прекрасное?" 
Гиппий. Да что это за человек, Сократ? Как не- а воспитанно и дерзко 
произносить 
столь низменные слова в таком серьезном деле! 
Сократ. Такой уж он человек, Гиппий, не изящный, а грубоватый, и ни о чем 
другом 
не заботится, а только об истине. Но все-таки надо ему ответить, и я заранее 
заявляю: если горшок вылеплен хорошим гончаром, если он гладок, кругл и хорошо 
обожжен, как некоторые горшки с двумя ручками из тех прекрасных во всех 
отношениях горшков, что обычно вмещают шесть кружек,- если спрашивают о таком 
горшке, надо признать, что он прекрасен. Как можно не назвать прекрасным то, 
что 
прекрасно? 
Гиппий. Никак нельзя, Сократ. 
Сократ. "Так не есть ли,-скажет он,-и прекрасный горшок - прекрасное? Отвечай!"
Гиппий. Так оно, я думаю, и есть, Сократ. Прекрасен и этот сосуд, если он 
хорошо 
сработан, но в целом все это недостойно считаться прекрасным по сравнению с 
кобылицей, девушкой и со всем остальным прекрасным. 
Сократ. Пусть будет так. Я понимаю, Гиппий, что возражать тому, кто задает 
подобные вопросы, следует так: "Друг, разве тебе неизвестно хорошее изречение 
Гераклита: "Из обезьян прекраснейшая безобразна, если сравнить ее с 
человеческим 
родом"?" И прекраснейший горшок безобразен, если сравнить его с девичьим родом, 

как говорит Гиппий мудрый. Не так ли, Гиппий? 
Гиппий. Конечно, Сократ, ты правильно ответил. 
Сократ. Слушай дальше. После этого, я хорошо знаю, тот человек скажет: "Как же 
так, Сократ? Если станут сравнивать девичий род с родом богов, не случится ли с 

первым того же, что случилось с горшками, когда их стали сравнивать с 
девушками? 
Не покажется ли прекраснейшая девушка безобразной? Не утверждает ли того же 
самого и Гераклит, на которого ты ссылаешься, когда он говорит: "Из людей 
мудрейший по сравнению с богом покажется обезьяной, и по мудрости, и по красоте,
 
и по всему остальному"?" Ведь мы признаем, Гиппий, что самая прекрасная девушка 

безобразна по сравнению с родом богов. Гиппий. Кто стал бы этому противоречить, 

Сократ! 
Сократ. А если мы признаем это, тот человек засмеется и скажет: "Ты помнишь, 
Сократ, о чем я тебя спрашивал?" "Помню, - отвечу я, - о том, что такое 
прекрасное само по себе". "Но ты, - скажет он, - на вопрос о прекрасном 
приводишь в ответ нечто такое, что, как ты сам говоришь, прекрасно ничуть не 
больше, чем безобразно". "Похоже на то",- скажу я. Что же еще посоветуешь ты 
мне 
отвечать, друг мой?
Гиппий. Именно это. Ведь он справедливо скажет, что по сравнению с богами род 
людской не прекрасен. 
Сократ. "Спроси я тебя с самого начала, - скажет он, - что и прекрасно и 
безобразно одновременно, разве неправилен был бы твой ответ, если бы ты ответил 

мне то же, что и теперь? Не кажется ли тебе, что, как только прекрасное само по 

себе, благодаря которому все остальное украшается и представляется прекрасным, 
-