светлое отлично от того, чему оно  принадлежит.  Но  этого  Парменид  еще не
видел.  Следовательно,  [ему]  необходимо  принять   сущее  не  только   как
обозначение единого, о котором  оно сказывается, но и как сущее как таковое.
Ведь привходящее свойство приписывается  какому-нибудь субъекту, так что то,
свойством  чего оказалось  сущее, [на самом  деле] сущим не  будет  (ибо оно
отлично  от сущего),  следовательно,  будет  чем-то  не-сущим,  а  сущее как
таковое,  конечно, не  будет принадлежать  другому.  Ибо  оно не может  быть
каким-нибудь определенным предметом, если только сущее не обозначает многого
--  в  том  смысле, что  каждое  из  этого  множества  будет существовать  в
отдельности,  --  но ведь предположено,  что сущее обозначает единое.  Если,
таким образом, сущее и  как  таковое не  принадлежит  ничему другому, а  все
[остальные] вещи принадлежат ему, почему сущее, как таковое,  будет означать
в большей мере сущее, чем не-сущее? Ведь если сущее как таковое будет то же,
что и светлое, а быть светлым не есть  сущее как таковое  (так как  сущее не
может  быть его свойством, поскольку  оно сущее, ибо  нет сущего, которое не
было бы сущим как таковым), то, следовательно, светлое не есть сущее -- не в
том  смысле, что  оно  есть такое-то  не-сущее, а  в  том,  что  оно  вообще
не-сущее.  Следовательно, сущее как таковое не есть сущее; ведь [мы приняли,
что  будет]  правильно  сказать,   что  оно  светлое,  а  светлое  оказалось
обозначением не-сущего. Таким образом, если сущее как таковое обозначает так
же  светлое,  то  сущее обозначает многое.  Но  сущее,  если оно  сущее  как
таковое, не будет также иметь величины, так как [если оно имеет величину, то
оно  имеет  части,  а  это  значит,  что]  у  каждой из  частей  будет  иное
существование.
     Что сущее как таковое разделяется на какие-то другие сущие как таковые,
ясно  также  из (логики] определения: например, если  человек есть сущее как
таковое, то необходимо,  чтобы и животное  было сущее как таковое и двуногое
(существо]. Если они не будут  сущими  как таковыми, они  будут привходящими
свойствами или  человека, или какого-то другого субъекта. Но это невозможно,
ибо привходящим  свойством называется следующее: или то, что может быть и не
быть  присущим чему-нибудь;  или то,  в  определение  чего включен  предмет,
свойством  которого  оно является;  или  то,  в  чем содержится  определение
предмета, которому оно  присуще (например, сидячее положение есть  отделимое
[от человека], а  в  курносости  содержится  определение  носа, о котором мы
говорим,  что  ему  привелось  быть  вздернутым); далее, то,  что  входит  в
определение [предмета] или является  его частью,  но в определение  чего  не
входит определение целого,  например  определение двуногости --  определение
человека или бледности -- бледного человека. Если дело обстоит таким образом
и   человек  оказывается  двуногим  по  совпадению,  то   необходимо,  чтобы
двуногость  была  отделима  [от  человека],  так что человек мог бы не  быть
двуногим, или чтобы  в  определение двуногости входило определение человека.
Последнее,  однако,  невозможно,  так  как,  наоборот,   первое  включено  в
определение второго.  Если  же двуногость и  живое  существо  суть  свойства
чего-то  другого и  каждое [из  этих свойств] не  имеет  статуса  сущего как
такового, то [в этом случае] и  человек стал бы свойством другого.  Но сущее
как  таковое не может  быть свойством чего бы то ни  было, и  к предмету,  к
которому  прилагаются  оба  [признака]  и   каждый   в  отдельности,  должно
прилагаться  и  составленное из  них.  Значит ли это,  что  все  состоит  из
неделимых сущностей?
     А  некоторые соглашались и  с тем, и с  другим рассуждением: с тем, что
"все  -- единое",  на том  основании,  что,  если  сущее  обозначает единое,
существует и не-сущее; с другим, исходящим  из  дихотомического  деления, --
путем допущения неделимых величин. Очевидно, неправильно полагать, что  если
сущее   обозначает  единое  и  противоречащее  этому  суждение  одновременно
невозможно,  то  не  будет  ничего  не-сущего: нет  никаких  препятствий для
существования  не  абсолютно  не-сущего,  а в  каком-то  определенном смысле
не-сущего. Утверждать же, что все  будет единым, если,  кроме самого сущего,
не будет ничего другого,  нелепо. Кто же будет понимать само сущее иначе как
определенное сущее  как  таковое. А  если  это  так,  ничто не  препятствует
существовать многому, как уже было сказано.
     Итак, ясно, что сущее не может быть единым в указанном смысле.

     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     А  то, что говорят физики, идет  в  двух направлениях.  Одни, полагая в
основу сущего единый телесный  субстрат -- или один из трех [элементов], или
что-нибудь другoe  плотнее огня и тоньше воздуха, -- все остальное порождают
из него  уплотнением и разрежением, производя таким  образом многое. (Но это
противоположности, которые, вообще говоря, могут рассматриваться как избыток
и недостаток, как то "большое" и "малое", о котором  говорит  Платон,  с той
только разницей, что он делает "большое"  и "малое" материей,  а "единое" --
формой, они  же  единый  субстрат  делают  материей, а противоположности  --
различиями  и формами.)  Другие  же  предполагают, что из единого выделяются
содержащиеся  в нем противоположности, как говорит Анаксимандр и те, которые
существующее считают единым  и многим, как Эмпедокл и  Анаксагор, ибо  и они
выделяют  из смеси все остальное.  Отличаются же они друг от  друга тем, что
первый  признает  чередование  этих  состояний,  второй  же  --  однократное
[возникновение],  и  тем,   что  Анаксагор  признает  бесконечные  по  числу
подобочастные и противоположности, а Эмпедокл лишь так называемые стихии.
     По-видимому,  Анаксагор   считал   [подобочастные]   указанным  образом