если "все" будет  и  сущностью, и количеством, и  качеством -- обособлены ли
они друг от друга или нет, -- существующее будет многим. Если же "все" будет
качеством  или количеством, при наличии сущности или ее отсутствии получится
нелепость, если нелепостью можно  назвать невозможное. Ибо ни одна из прочих
[категорий],  кроме  сущности,  не   существует   в  отдельности,  все   они
высказываются о  подлежащем, [каковым является] "сущность". Мелисс, с другой
стороны,  утверждает, что  сущее бесконечно. Следовательно, сущее есть нечто
количественное,  так как  бесконечное  относится  к [категории]  количества,
сущность же, а также качество или состояние не могут быть бесконечными иначе
как по совпадению -- в случае если одновременно они  окажутся  и  каким-либо
количеством:  ведь  определение  бесконечного  включает  в  себя [категорию]
количества,  а  не сущности  или  качества. Стало быть, если сущее  будет  и
сущностью, и количеством,  сущих будет два,  а не  одно; если  же  оно будет
только  сущностью, то оно не  может быть бесконечным и вообще не будет иметь
величины, иначе оно окажется каким-то количеством.
     Далее, так  как само "единое" употребляется  в различных значениях, так
же  как и "сущее", следует рассмотреть, в каком смысле они говорят,  что все
есть единое. Единым  называют и непрерывное, и неделимое, и  вещи, у которых
определение и суть бытия одно и  то же, например хмельной напиток и вино.  И
вот, если единое непрерывно, оно будет многим, так как непрерывное делимо до
бесконечности.  (Возникает  сомнение  относительно  части и целого  -- может
быть, по отношению к настоящему рассуждению, а само себе, -- будут  ли часть
и целое  единым или многим и в  каком отношении единым  или многим,  и  если
многим, в  каком отношении многим; то же и относительно частей, не связанных
непрерывно; и далее, будет ли  каждая часть,  как неделимая,  образовывать с
целым  единое так же, как части сами с собой?) Но если  [брать  единое]  как
неделимое, оно  не будет  ни  количеством, ни качеством  и сущее не будет ни
бесконечным, как утверждает  Мелисс, ни конечным, как  говорит Парменид, ибо
неделима  граница,  а не ограниченное. Если  же все  существующее  едино  по
определению,  как, например,  верхняя  одежда  и плащ,  то выходит,  что они
повторяют слова Гераклита:  одно и то же будет "быть добрым" и  "быть злым",
добрым  и  не  добрым, следовательно,  одно  и то же и доброе и не доброе, и
человек и лошадь, и речь у них будет не о том, что все существующее едино, а
ни о чем  --  быть такого-то качества и  быть в таком-то количестве окажутся
одним и тем же.
     Беспокоились и позднейшие философы, как бы не оказалось у них одно и то
же  единым  и  многим. Поэтому  одни, как Ликофрон,  опускали  слово "есть",
другие  же перестраивали обороты  речи --  например, этот человек  не  "есть
бледный",  а  "побледнел",  не  "есть  ходящий", а "ходит",  -- чтобы  путем
прибавления  [слова]  "есть" не сделать  единое многим,  как будто [термины]
"единое"  и  "многое"  употребляются  только  в  одном  смысле.  Между   тем
существующее  есть многое  или  по определению  (например,  одно  дело  быть
бледным, другое -- быть образованным, а один и тот же предмет бывает и тем и
другим,   следовательно,   единое   оказывается   многим),  или   вследствие
разделения, как, например,  целое и  части. И тут  они  уже  зашли в тупик и
стали соглашаться, что единое есть многое, как будто недопустимо, чтобы одно
и то же было и  единым и многим -- конечно, не  в смысле противоположностей:
ведь единое существует и в возможности и в действительности.

     ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Кто   подходит  к  вопросу   указанным   образом,   для  того  очевидна
невозможность  признать,  что  все  существующее  есть  единое,  и  нетрудно
опровергнуть основания, исходя из которых они доказывают  это.  Оба они -- и
Мелисс  и Парменид  --  рассуждают эристически,  так  как  принимают  ложные
[предпо-сылки]   и  их   выводы   оказываются  логически   несостоятельными.
Рассуждение Мелисса значительно грубее  и  не вызывает затруднений: из одной
нелепости у него вытекает все остальное, а это разобрать совсем нетрудно.
     Что Мелисс рассуждает неверно, это ясно: он думает взять за основу, что
если все возникшее имеет начало, то невозникшее его не имеет. Нелепо, далее,
и  то,  что  для всякой вещи  он признает  начало,  но не для времени,  и не
[только] для  простого  возникновения, но также для качественного изменения,
как будто не может происходить [одновременного] изменения [всей вещи] сразу.
Затем, на  каком  основании [сущее] неподвижно, если оно едино?  Ведь  часть
его, будучи  единой, --  вот эта  вода, например,  --  движется сама в себе;
почему же [подобным образом] не движется и все? Далее,  почему не  могло  бы
быть качественного  изменения?  Но, конечно,  сущее не  может быть единым по
виду, а только по тому, из чего оно состоит  (в этом  смысле  и некоторые из
физиков называют его единым, в первом  же -- никогда);  ведь человек отличен
по виду от лошади, и противоположности [также отличаются] друг от друга.
     Такого же рода рассуждения применимы и к Пармениду, даже если имеются и
некоторые другие, особенно к нему относящиеся. И тут опровержение сводится к
тому,  что одно  у него оказывается  ложным,  другое  -- неверно выведенным.
Ложно то, что  он понимает "сущее" однозначно, тогда как оно имеет несколько
значений; выводит  же  он неверно  потому, что,  если взять  только  светлые
[предметы] и обозначить единое светлым,  все такие светлые [предметы]  будут
все  же  многими,  а  не  единым: ведь  светлое не  будет  единым ни в  силу
непрерывности,  ни  по определению,  ибо одно дело быть  светлым, другое  --
носителем  светлого,  [и сущее  будет многим],  даже  если, кроме  светлого,
ничего  отделимого  не будет:  не  потому, что оно отделимо,  а  потому, что