Спевсипп, Аристоксен, Ксенократ присвоили себе все их выводы, изменив разве 
лишь самую малость, а потом собрали все самое дешевое, пошлое, удобное для 
извращения и осмеяния пифагорейства от позднейших злопыхательствующих 
завистников и выдали это за подлинную суть их учения. Впрочем, это случилось 
уже впоследствии.
	Пифагор со всеми друзьями немалое время жил в Италии, пользуясь таким 
почтением, что целые государства вверяли себя его ученикам. Но в конце концов 
против них скопилась зависть и сложился заговор, а случилось это вот каким 
образом. Был в Кротоне человек по имени Килон, первый между гражданами и 
богатством, и знатностью, и славою своих предков, но сам обладавший нравом 
тяжелым и властным, а силою друзей своих и обилием богатств пользовавшийся не 
для добрых дел; и вот он-то, полагая себя достойным всего самого лучшего, почел 
за нужнейшее причаститься и Пифагоровой философии. Он пришел к Пифагору, 
похваляясь и притязая стать его другом. Но Пифагор сразу прочитал весь нрав 
этого человека по лицу его и остальным телесным признакам, которые он примечал 
у каждого встречного, и, поняв, что это за человек, велел ему идти прочь и не в 
свои дела не мешаться. Килон почел себя этим обиженным и оскорбился; а нрава он 
был дурного и в гневе безудержен. И вот, созвав своих друзей, он стал обличать 
перед ними Пифагора и готовить с ними заговор против философа и его учеников. И 
когда после этого друзья Пифагора сошлись на собрании в доме атлета Милона (а 
самого Пифагора, по этому рассказу, между ними не было: он уехал на Делос к 
своему учителю Ферекиду Сиросскому, заболевшему так называемой вшивой болезнью, 
чтобы там ходить за ним и лечить его), то дом этот был подожжен со всех сторон 
и все собравшиеся погибли; только двое спаслись от пожара, Архипп и Лисид 
(рассказывает Неанф), и Лисид бежал в Элладу и стал там другом и учителем 
Эпаминонда. А по рассказу Дикеарха и других надежных писателей, при этом 
покушении был и сам Пифагор, потому что Ферекид скончался еще до его отъезда из 
Самоса; сорок друзей его были застигнуты в доме на собрании, остальные перебиты 
порознь в городе, а Пифагор, лишась друзей, пустился искать спасения сперва в 
гавань Кавлония, а затем в Локры. Локрийцы, узнав об этом, выслали к рубежу 
своей земли избранных своих старейшин с такими словами к Пифагору: «Мы знаем, 
Пифагор, что ты мудрец и человек предивный, но законы в нашем городе 
безупречные, и мы хотим при них жить, как жили, а ты возьми у нас, коли что 
надобно, и ступай отсюда прочь, куда знаешь». Повернув таким образом прочь от 
Локров, Пифагор поплыл в Тарент, а когда и в Таренте случилось такое же, как и 
в Кротоне, то перебрался в Метапонт. Ибо повсюду тогда вспыхивали великие 
мятежи, которые и посейчас у историков тех мест именуются пифагорейскими: 
пифагорейцами назывались там все те единомышленники, которые следовали за 
философом.
	Здесь, в Метапонте, Пифагор, говорят, и погиб: он бежал от мятежа в святилище 
Муз и оставался там без пищи целых сорок дней. А другие говорят, что когда 
подожгли дом, где они собирались, то друзья его, бросившись в огонь, проложили 
в нем дорогу учителю, чтобы он по их телам вышел из огня, как по мосту; но, 
спасшись из пожара и оставшись без товарищей, Пифагор так затосковал, что сам 
лишил себя жизни.
	Бедствие это, обрушившись на людей, задело вместе с этим и науку их, потому 
что до этих пор они ее хранили неизреченно в сердцах своих, а вслух высказывали 
лишь темными намеками. И от Пифагора сочинений не осталось, а спасшиеся Архипп, 
Лисид и остальные, кто был тогда на чужбине, сберегли лишь немногие искры его 
философии, смутные и рассеянные. В одиночестве, угнетенные случившимся, 
скитались они где попало, чуждаясь людского общества. И тогда, чтобы не погибла 
вовсе в людях память о философии и чтобы за это не прогневались на них боги, 
стали они составлять сжатые записки, собирать сочинения старших и все, что сами 
помнили, и каждый оставлял это там, где случалось ему умереть, а сыновьям, 
дочерям и жене завещал никому это из дому не выносить: и это завещание они 
долго соблюдали, передавая его от потомка к потомку.
	Можно думать (говорит Никомах), что недаром они уклонялись от всякой дружбы с 
посторонними, а взаимную свою дружбу бережно хранили и обновляли, так что даже 
много поколений спустя дружба эта в них оставалась крепка; доказательство этому 
— рассказ, который Аристоксен (по словам его в жизнеописании Пифагора) сам 
слышал от Дионисия, сицилийского тирана, когда тот, лишившись власти, жил в 
Коринфе и учил детей грамоте21. Рассказ этот таков. Жалобами, слезами и тому 
подобным люди эти гнушались более всего и улещиваниями, мольбами и просьбами — 
тоже. И вот Дионисий пожелал проверить на опыте, точно ли говорят, будто они и 
под страхом смерти сохраняют друг другу верность. Сделал он так. Он приказал 
схватить Финтия и привести к себе, и Финтию он заявил, что тот повинен в 
преступном заговоре, изобличен и приговорен к смерти. Финтий ответил, что, коли 
так решено, он просит отпустить его лишь до вечера, чтобы кончить все дела свои 
и Дамоновы: он Дамону товарищ и друг, и притом старший, так что главные их 
заботы по хозяйству лежат на нем. Пусть его отпустят, а Дамон побудет 
заложником. Дионисий согласился; послали за Дамоном, он услышал, в чем дело, и 
с готовностью остался заложником, пока не вернется Финтий. Изумился Дионисий; а 
те, кому первому пришло в голову такое испытание, потешались над Дамоном, не 
сомневаясь, что он брошен на верную смерть. Но не успело закатиться солнце, как 
Финтий воротился, чтоб идти на казнь. Все были поражены; а Дионисий принял 
обоих в объятия, расцеловал и просил их принять его третьим в их дружеский союз,
 но как он об этом ни умолял, они не согласились. Все это Аристоксен, по его 
словам, слышал от самого Дионисия. А Гиппобот и Неанф рассказывают это о Миллии 
и Тимихе22.
	
	КОММЕНТАРИИ
	Порфирий (ок. 232 — ок. 301 гг. н. э.) — ученик Плотина, располагал для своей 
биографии Пифагора приблизител