склонностей, имеют более широкую сферу, чем другие, и если они пользуются 
большей долей счастья — в этом нет несправедливости. Эта точка зрения принята 
Аристотелем как сама собой разумеющаяся, но основа ее, коренящаяся в 
первобытной религии (эта основа ясна у наиболее ранних философов), уже не видна 
в его трудах.

У Аристотеля почти полностью отсутствует то, что можно назвать 
благожелательностью или филантропией. Страдания человечества, насколько он 
отдает себе в них отчет, не трогают его эмоционально; он утверждает, по 
рассудку, что они — зло, но нет доказательства, что они делают его несчастным, 
за исключением тех случаев, когда страдающими оказываются его друзья.

Вообще «Этика» бедна эмоциями, чего нельзя сказать о произведениях более ранних 
философов. В рассуждении Аристотеля о человеческих делах есть что-то слишком 
самодовольное и успокоенное; кажется, забыто все, что заставляет людей страстно 
интересоваться друг другом. Даже его оценка дружбы прохладна. Он не показывает 
и признака, что сам знал какие-либо из тех переживаний, при которых трудно не 
потерять рассудок; по-видимому, ему неизвестны все самые глубокие стороны 
моральной жизни. Можно сказать, что он оставляет без внимания всю сферу 
человеческих переживаний, связанных с религией. Все, что он имеет сказать, 
будет полезно обеспеченным людям с неразвитыми страстями; но ему нечего сказать 
тем, кто одержим Богом или дьяволом, или тем, кого видимое несчастье доводит до 
отчаяния. По этим основаниям мне кажется, что в его «Этике», несмотря на ее 
славу, не хватает внутренней значимости.




Глава XXI. ПОЛИТИКА 
АРИСТОТЕЛЯ

Политика» Аристотеля интересна и в то же время важна: интересна она тем, что 
показывает предрассудки, общие образованным грекам его времени, а важна как 
источник многих принципов, влияние которых сохранилось до конца средних веков. 
Я не думаю, чтобы в ней было много такого, что оказалось бы практически 
полезным для государственных деятелей наших дней, но многое проливает свет на 
борьбу партий в различных частях эллинистического мира. В ней мало сведений о 
методах управления в неэллинских государствах. Правда, там имеются ссылки на 
Египет, Вавилонию, Персию и Карфаген, но, за исключением относящегося к 
Карфагену, все они несколько поверхностны. Нет упоминания об Александре, и 
никак не осознается то коренное преобразование, которое он внес в мир. Все 
рассуждения касаются городов-государств, и отсутствует предвидение их упадка. 
Греция благодаря тому, что она делилась на независимые города, была 
лабораторией для политических экспериментов. Но от времен Аристотеля до 
возвышения итальянских городов в средние века не было ничего такого, к чему 
приложимы были бы эти эксперименты. Во многом тот опыт, к которому обращался 
Аристотель, имел большее отношение к современному миру, чем к любому такому, 
который просуществовал тысячу пятьсот лет после того, как была написана его 
книга.

Там есть много интересных попутных замечаний; некоторые из них можно отметить, 
прежде чем мы примемся за политическую теорию. Так, мы узнаем, что Еврипид, 
когда он пребывал при дворе македонского царя Архелая, был обвинен неким 
Декамником в том, что у него дурно пахнет изо рта. Чтобы утихомирить ярость 
Еврипида, царь дал ему разрешение избить Декамника бичом, что Еврипид и сделал. 
Прождав много лет, Декамник присоединился к заговору, целью которого было убить 
царя; заговор этот был успешно осуществлен, но к этому времени Еврипид уже 
скончался. Мы узнаем, что зачинать детей следует зимой, когда ветер дует с 
севера; что нужно тщательно избегать непристойностей, потому что «постыдные 
слова ведут к постыдным действиям», и что непристойность невозможно терпеть 
нигде, кроме храмов, где закон разрешает даже сквернословие. Люди не должны 
жениться слишком молодыми, потому что в этом случае дети будут слабыми и 
женского пола, жены станут распутными, а мужья зачахнут, останутся низкорослыми.
 Подходящим возрастом для вступления в брак мужчины является тридцать семь лет, 
женщины — восемнадцать.

Мы узнаем, как Фалес, когда стали насмехаться над его бедностью, скупил в 
рассрочку все прессы для выдавливания оливкового масла и благодаря этому 
получил возможность назначать за их использование монопольные цены. Он сделал 
это, чтобы показать, что философы умеют наживать деньги, и если они остаются 
бедными, то потому, что у них есть предмет более важный для размышлений, чем 
деньги. Все это, однако, говорится попутно; пора перейти к более серьезным 
вопросам.

Книга начинается указанием на важное значение государства; это высшего рода 
сообщество и направлено оно к величайшему благу. По времени сначала шла семья; 
она строилась на двух основных взаимоотношениях — мужчины и женщины, господина 
и раба, причем оба эти вида отношений естественны. Несколько объединенных семей 
образуют селение; несколько селений — государство, при условии, что число 
объединяемых селений достаточно велико, чтобы удовлетворять собственные 
потребности. Государство, хотя оно появилось позднее, чем семья, по своей 
природе стоит выше семьи и даже выше индивида, ибо «то, чем становится каждая 
вещь в своем полном развитии, мы называем ее натурой», а человеческое общество 
в полном своем развитии есть государство, и целое выше части. Изложенная здесь 
концепция — это конц