ы обращены не 
на тело, но почти целиком — насколько возможно отвлечься от собственного тела — 
на душу» [139 - Платон. Федон, с. 22.].

Очевидно, что если бы это учение было популяризовано, то оно должно было бы 
стать аскетическим, но по своей интенции оно не является, строго говоря, 
аскетическим. Философ не будет с усилием воздерживаться от чувственных 
удовольствий, но он будет думать о других вещах. Я знал многих философов, 
которые забывали о еде и читали книгу даже тогда, когда, наконец, принимались 
за еду. Эти люди поступали так, как они должны были поступать согласно Платону: 
они не воздерживались от обжорства путем нравственного усилия, но их больше 
интересовали другие вещи. По-видимому, философ должен жениться, рождать и 
воспитывать детей, находясь также в состоянии рассеянности, но после 
эмансипации женщин это стало труднее. Не удивительно, что Ксантиппа была 
сварливой женщиной.

Философы, продолжает Сократ, пытаются освободить душу от общения с телом, тогда 
как другие люди считают, что «...тому, кто не находит в удовольствиях ничего 
приятного и не получает своей доли, и жить-то не стоит? Ведь он уже на 
полдороге к смерти, раз нисколько не думает о телесных радостях!» [140 - Там же.
]. В этой фразе Платон, по-видимому, поддерживает взгляд (вероятно, 
неумышленно) известного рода моралистов, что телесные наслаждения являются 
единственными, которые имеют значение. Эти моралисты утверждают, что человек, 
который не стремится к чувственным удовольствиям, должен совершенно отречься от 
удовольствий и жить добродетельно. Это является ошибкой, которая причинила 
неисчислимый вред. Поскольку можно принять разделение духа и тела, то самыми 
худшими удовольствиями, так же как и самыми лучшими, являются духовные, 
например, зависть и многие формы жестокости и властолюбия. Сатана Мильтона 
преодолевает страшные физические муки и посвящает себя делу разрушения, которое 
доставляет ему удовольствие, являющееся вполне духовным. Многие известные 
духовные лица, отказавшись от чувственных удовольствий и не остерегаясь других 
удовольствий, стали одержимы властолюбием, которое заставило их, на словах во 
имя религии, осуществлять ужасные жестокости и преследования. В нашу эпоху к 
этому типу людей принадлежал Гитлер. По всем сведениям, чувственные 
удовольствия не имели для него сколько-нибудь существенного значения. 
Освобождение от тирании тела способствует величию, но в такой же степени 
величию в грехе, как и величию в добродетели.

Это, однако, отступление, от которого мы должны вернуться к Сократу.

Мы переходим теперь к интеллектуальному аспекту религии, которую Платон 
(правильно или неправильно) приписывает Сократу. Нам говорят, что тело служит 
препятствием для приобретения знания и что зрение и слух являются 
недостоверными свидетелями; истинное существование, если оно вообще открыто для 
души, обнаруживается не в ощущении, но в мысли. Остановимся вкратце на значении 
этой теории. Она предполагает полное отрицание эмпирического знания, включая 
историю и географию. Мы не можем знать, существовало ли такое место, как Афины, 
или такой человек, как Сократ; его смерть и его мужество перед смертью 
относятся к миру видимости. Только через зрение и слух мы узнаем что-либо обо 
всем этом; истинный же философ игнорирует зрение и слух. Что же тогда остается 
ему? Во-первых, логика и математика; но они гипотетичны и не делают каких-либо 
категорических утверждений о реальном мире. Следующий шаг — и это решающий шаг 
— зависит от идеи блага. Предполагается, что, достигнув этой идеи, философ 
знает, что благо реально, и, таким образом, способен сделать вывод, что мир 
идей является реальным миром. Позднее философы имели аргументы для 
доказательства тождества реального и благого, но Платон, по-видимому, допускал 
это как самоочевидное. Если мы хотим понять его, нам необходимо гипотетически 
предположить, что это допущение оправданно.

Мысль является наилучшей, говорит Сократ, когда ум сосредоточен на себе и ему 
не мешают ни зрение, ни слух, ни страдание, ни наслаждение, и когда ум 
оставляет тело и устремляется к истинному бытию, «и при этом у философа тело не 
в почете». Отсюда Сократ переходит к идеям, или формам, или сущностям. Есть 
абсолютная справедливость, абсолютная красота и абсолютное благо, но они 
невидимы глазу. «И я не говорю только о них, но и об абсолютной большести, 
здоровье, силе, и о сущности или истинной природе всего». Все это можно узреть 
только интеллектуальным видением. Следовательно, пока мы находимся в теле и 
пока душа заражена злом тела, наше стремление к истине не будет удовлетворено.

Эта точка зрения исключает научное наблюдение и эксперимент в качестве методов 
достижения знания. Ум экспериментатора не «сосредоточивается в самом себе» и не 
стремится избежать звуков или зрения. Два рода умственной деятельности, которые 
можно осуществлять посредством метода, рекомендуемого Платоном, — это 
математика и мистическое прозрение. Это объясняет, почему они так тесно 
переплетаются у Платона и пифагорейцев.

Для эмпирика тело — это то, что приводит нас в соприкосновение с миром внешней 
реальности, но для Платона — это двойное зло, искажающий посредник, 
заставляющий нас видеть неясно, как бы через тем