ляд, согласно 
которому долг человека перед Богом является более настоятельным, чем его долг 
перед государством [3 - Этот взгляд был известен в более ранние времена: он 
высказывается, например, в «Антигоне» Софокла. Но до стоиков мало кто 
придерживался такого взгляда.]. Взгляд, что «мы должны слушаться скорее Бога, 
чем Человека», как говорили Сократ и апостолы, пережил переход в веру 
Константина, потому что ранние христианские императоры были арианами или 
склонялись к арианизму. Когда же императоры стали ортодоксальными, этот взгляд 
канул в вечность. В Византийской империи он оставался в латентном состоянии, 
так же обстояло дело позднее и в Российской империи, которая заимствовала свое 
христианство из Константинополя [4 - Вот почему в современной России не считают,
 что нам следует повиноваться в первую очередь диалектическому материализму, а 
не Сталину.]. Но на Западе, где католические императоры были почти немедленно 
замещены (за исключением части Галлии) еретическими варварами-завоевателями, 
превосходство религиозного долга перед политическим сохранилось и в некоторой 
степени продолжает сохраняться в настоящее время.

Вторжение варваров на шесть веков положило конец существованию цивилизации в 
Западной Европе. Она еще теплилась в Ирландии, пока датчане не разрушили ее и 
там в IX веке, но прежде чем угаснуть совсем, она породила одну замечательную 
фигуру — Иоанна Скота Эригену. В Восточной империи греческая цивилизация в 
неизменном состоянии, как в музее, просуществовала до падения Константинополя в 
1453 году, но, кроме художественной традиции и юстиниановского кодекса римского 
права, Константинополь не дал миру ничего значительного.

В течение этого периода мрака, с конца V века до середины XI века, 
западноримский мир претерпел некоторые очень интересные изменения. Конфликт 
между долгом по отношению к Богу и по отношению к Государству, который принесло 
с собой христианство, принял форму конфликта между церковью и королем. 
Церковная юрисдикция папы распространилась на Италию, Францию и Испанию, 
Великобританию и Ирландию, Германию, Скандинавию и Польшу. Сначала за пределами 
Италии и Южной Франции контроль папы над епископами и аббатами был очень слаб, 
но со времени Григория VII (конец XI века) этот контроль стал реальным и 
действенным. С этого времени духовенство всей Западной Европы превратилось в 
единую организацию, направляемую из Рима и стремящуюся к власти умно и 
непреклонно. Духовенство обычно, вплоть до начала XIV столетия, одерживало 
победы в своих конфликтах со светскими властями. Конфликт между церковью и 
государством был не только конфликтом между церковниками и мирянами, он 
представлял собой также возрождение конфликта между средиземноморским миром и 
северными варварами. Единство церкви было повторением единства Римской империи: 
церковная служба велась на латинском языке, руководящие деятели церкви 
происходили по большей части из Италии, Испании или Южной Франции. Их 
образование после своего возрождения вновь стало классическим, их понятия о 
праве и правительстве были бы более понятны Марку Аврелию, чем современным им 
монархам. Церковь в своем лице сочетала одновременно преемственность по 
отношению к прошлому и все наиболее цивилизованное в настоящем.

Светская власть, напротив, находилась в руках королей и баронов тевтонского 
происхождения, стремящихся сохранить все возможное из тех институтов, которые 
они принесли из лесов Германии. Абсолютная власть была чужда этим институтам, 
она казалась сильным завоевателям пустой и безжизненной законностью. Король 
должен был делить свою власть с феодальной аристократией, но все в равной 
степени считали, что им позволены время от времени взрывы страстей в форме 
войны, убийства, грабежа или насилия. Монархи могли раскаиваться, ибо они были 
искренне религиозными людьми, тем более, что раскаяние было, в конце концов, 
само по себе только разновидностью страсти. Но церковь никогда не могла 
воспитать в них спокойной умеренности хорошего поведения, которого современный 
работодатель требует от своих служащих и обычно добивается его. Какая польза от 
завоевания мира, если они не могут пить, убивать и любить в соответствии со 
своим настроением? И почему это должны они со своими армиями гордых рыцарей 
подчиняться предписаниям книжников, давших обет безбрачия и лишенных 
вооруженной силы? Вопреки церковному неодобрению, они сохраняли дуэли, судебные 
поединки, организовывали турниры и развили куртуазную любовь; в ярости они даже 
убивали известных церковников.

Все вооруженные силы оставались на стороне королей, и тем не менее церковь 
побеждала. Церковь брала верх отчасти потому, что она обладала почти полной 
монополией на образование, а отчасти потому, что короли постоянно воевали друг 
с другом, но главным образом в силу того, что, за немногими исключениями, 
правители и народ были в равной степени глубоко убеждены, что церковь является 
всемогущей. Церковь могла решить, проведет ли тот или иной король вечность в 
раю или в аду, церковь могла освободить подданных от долга повиновения и тем 
самым вызвать восстание. Более того, церковь олицетворяла порядок в 
противоположность анархии и потому приобретала поддержку возникающего торгового 
класса. В Италии, в частности, последнее обстоятельство имело решающее значение.

Попытка тевтонцев сохранить хотя бы частичную независимость от церкви находила 
свое выражение не только в политике, но и в искусстве, романах, рыцарстве и 
войне. В интеллектуальном отношении эта попытка отразилась слабо, ибо 
образование находилось почти полностью в руках духовенства. Ходячая философия 
средневековья не является точным зеркалом своей эпохи, она отражает только то, 
что думал