«Софисте» 
(242):


«Позднее некоторые ионийские и сицилийские Музы сообразили, что всего 
безопаснее объединить и то и другое и заявить, что бытие и множественно и едино 
и что оно держится враждою и дружбою. „Расходящееся всегда сходится”, — говорят 
более строгие из Муз; более же уступчивые всегда допускали, что все бывает 
поочередно то единым и любимым Афродитою, то множественным и враждебным с самим 
собою вследствие какого-то раздора»[45 - Платон. Сочинения. М., 1970, т. 2, с 
359.].


Эмпедокл утверждал, что материальный мир шарообразен: в Золотой век Вражда была 
снаружи, а Любовь — внутри; затем постепенно в мир вошла Вражда, и Любовь была 
изгнана, пока в наихудшее время Любовь целиком не окажется вне шара, а Вражда — 
целиком внутри его. Затем — хотя причина этого не ясна — начинается 
противоположное движение, пока не возвращается (отнюдь не навсегда) Золотой век.
 Весь цикл затем повторяется снова. Могут вообразить, что каждая стадия могла 
бы быть устойчивой, но это не является точкой зрения Эмпедокла. Он хотел 
объяснить движение, учитывая аргументы Парменида, но он не хотел, ни на какой 
стадии, прибыть к неизменной Вселенной.

Взгляды Эмпедокла на религию в основном были пифагорейскими. Во фрагменте, в 
котором, по всей вероятности, речь идет о Пифагоре, он 
говорит:
		Был среди них некий муж, обладавший чрезвычайными познаниями,
		Который стяжал величайшее богатство ума,
		И особенно искушенный в разного рода мудрых делах.
		Стоило ему устремиться [~пожелать] всеми силами ума,
		Как он с легкостью видел каждую из всех сущих 
[вещей]		И за десять, и за двадцать человеческих веков [46 - Фрагменты ранних 
греческих философов, с. 408—409.].

В Золотой век, как уже говорилось, люди поклонялись только Афродите.

		А чистой кровью не окроплялся алтарь,
		Но было это величайшей скверной среди 
людей:		Вырвав жизнь, поедать благородные члены [47 - Там же, с. 408.].

Однажды он говорил о себе цветисто, как о 
Боге:
		Друзья! Вы, что живете в большом городе на берегах золотистого Акраганта,
		На самом акрополе, радеющие о добрых делах,
		Вы — почтенные гавани для чужестранцев, не ведающие худа,
		Привет вам! А я — уже не человек, но бессмертный бог для вас 
—		Шествую, почитаемый всеми как положено,
		Перевитый лентами и зеленеющими 
венками:		Ими — едва лишь я прихожу в цветущие города 
—		Почитают меня мужчины и женщины. Они следуют за 
мной		— Тьмы и тьмы — чтобы выспросить, где тропа к 
пользе:		Одним нужны предсказания, другие по поводу 
болезней		Всевозможных спрашивают, чтобы услышать целительное слово,
		Давно уже терзаемые тяжкими муками.
		Да, что я напираю на это? Будто я делаю что-то важное,
		Если превосхожу смертных, гибнущих от множества напастей людей [48 - 
Фрагменты ранних греческих философов, с. 404.].

В другой раз он чувствует себя великим грешником, искупающим свою 
нечестивость:
		Есть оракул [~рок] Необходимости (Ананкэ), древнее постановление богов,
		Вечное, скрепленное, словно печатью, пространными 
клятвами:		Если какой-нибудь демон (божество) осквернит свои члены кровью 
[~убийством] по прегрешению,
		<И> следуя <Ненависти>, поклянется преступной клятвой,
		— Из тех, кому досталась в удел долговечная жизнь 
—		Тридцать тысяч лет скитаться ему вдали от блаженных,
		Рождаясь с течением времени во всевозможных обличьях смертных [существ],
		Сменяя мучительные пути жизни.
		Мощь Эфира гонит его в Море,
		Море выплевывает на почву Земли, Земля — к 
лучам		Сияющего Солнца, а Солнце ввергает в вихри Эфира.
		Один принимает от другого, но все ненавидят.
		По этому пути и я иду ныне, изгнанник от богов и скиталец,
		Повинуясь бешеной Ненависти... [49 - Там же, с. 406.
]
В чем состоял его грех, мы не знаем; может быть, там не было ничего, что мы 
могли бы счесть очень тяжелым. Ибо он 
говорит:
		Горе мне, что неумолимый день не сгубил меня раньше,
		Чем я изобрел своими губами гнусные дела 
[мясо]едения!		От листьев лавра — совершенно 
воздерживаться!		Несчастные, трижды несчастные! Не прикасайтесь к бобам! [50 - 
Там же, с. 411.
]
Таким образом, он, вероятно, не совершал ничего худшего, за исключением того, 
что жевал листья лавра или с жадностью ел бобы.

Самый знаменитый отрывок у Платона, где он сравнивает этот мир с пещерой, в 
которой мы видим только тени реальных предметов, находящихся в светлом мире 
наверху, был предвосхищен Эмпедоклом. Происхождение этого сравнения надо искать 
в учении орфиков.

Лишь немногие — по-видимому, те, которые воздерживаются от греха на протяжении 
многих перевоплощений, — достигают, наконец, вечного блаженства в обществе 
богов:
		А под конец они [51 - Не ясн