имствованные у евреев, — 
может быть принята безоговорочно. Даже в наши дни мы имели возможность 
убедиться в преимуществах нетерпимости в пропаганде. Христиане в большинстве 
своем верили, что они одни попадут на небо, а на язычников в будущем мире 
обрушатся ужасающие кары. Этот угрожающий характер не был присущ другим 
религиям, конкурировавшим с христианством в период III столетия. Возьмем, к 
примеру, почитателей культа Великой матери; один из их обрядов — тавроболий — 
был аналогичен крещению; но они отнюдь не проповедовали, что те, кто не 
исполнит этого обряда, попадут в ад. Кстати, нелишне заметить, что тавроболий 
был весьма дорогим обрядом: необходимо было произвести заклание быка, кровью 
которого должен окропиться обращаемый. Обряд такого рода носит 
аристократический характер и не может явиться основой религии, стремящейся 
завоевать в свое лоно значительные массы населения — как богатых, так и бедных, 
как свободных, так и рабов. В этом отношении христианство имело неоспоримое 
преимущество перед всеми соперничавшими с ним религиями.

Что касается доктрины будущей жизни, то на Западе ее первыми проповедниками 
были орфики, у которых она была заимствована греческими философами. 
Древнееврейские пророки (вернее, некоторые из них) выдвинули идею о воскрешении 
тела, но вера в воскрешение духа, по-видимому, была заимствована евреями у 
греков [255 - См.: Oesterley and Robinson. Hebrew Religion.].

Доктрина бессмертия приняла в Греции популярную форму в орфизме и ученую — в 
платонизме. Платонизм не мог получить широкого распространения в массах, ибо он 
был основан на трудных для понимания аргументах; но орфическая форма доктрины, 
вероятно, приобрела значительное влияние на воззрения масс в период поздней 
античности, причем не только среди язычников, но и среди евреев и христиан. В 
христианскую теологию вошли значительные элементы мистических религий — как 
орфических, так и азиатских; во всех этих религиях центральным мифом является 
миф об умирающем и воскресающем боге [256 - См.: С. F. Angus. The Mystery 
Religions and Christianity.]. Поэтому мне думается, что доктрина бессмертия 
должна была сыграть меньшую роль в распространении христианства, чем это 
представлялось Гиббону.

Чудеса, несомненно, играли весьма важную роль в христианской пропаганде. Однако 
в период поздней античности чудеса были самым обычным делом и не являлись 
привилегией какой-либо одной религии. Поэтому не так просто понять, почему в 
этом соревновании христианские чудеса завоевали более широкое доверие, чем 
чудеса других сект. Мне думается, что Гиббон упускает из виду одно весьма 
важное обстоятельство, а именно то, что христиане обладали «священными книгами».
 Христиане взывали к чудесам, которые берут свое начало в глубокой древности 
среди народа, слывшего в античную эпоху таинственным; в этих книгах излагалась 
связная история начиная с момента сотворения мира, согласно которой провидение 
неизменно творило чудеса — сперва для евреев, а затем для христиан. Для 
современного исследователя истории является очевидным, что древнейшая история 
израильтян в большей своей части легендарна, но это не было очевидным для людей 
античности. Последние верили и рассказу Гомера об осаде Трои, и тому, что 
говорилось в легенде о Ромуле и Реме, и многому подобному; почему же, вопрошает 
Ориген, эти традиции вы принимаете, а традиции евреев отвергаете? Против такого 
довода возражать логически было невозможно. Поэтому было вполне естественным 
признать истинность чудес, упоминаемых в Ветхом завете, а это признание 
позволяло счесть правдоподобными и чудеса более близкого времени, особенно 
принимая во внимание христианское толкование пророков.

В нравственном отношении христиане (если взять период до Константина), 
несомненно, значительно превосходили средних язычников. Временами христиан 
преследовали, и в соревновании с язычниками они почти всегда находились в 
неблагоприятных условиях. Они непоколебимо верили, что добродетель будет 
вознаграждена на небе, а грех — покаран в аду. Христианская этика 
взаимоотношения полов характеризовалась строгостью, которая была редким 
исключением в эпоху античности. Даже Плиний, официальной обязанностью которого 
было преследовать христиан, засвидетельствовал их высокий нравственный характер.
 Конечно, после обращения Константина в христианство среди христиан находились 
и приспособленцы; но выдающиеся деятели церкви, за некоторыми исключениями, 
по-прежнему продолжали оставаться людьми непоколебимых нравственных принципов. 
И я думаю, что Гиббон был совершенно прав, приписывая столь важное значение 
этому высокому нравственному уровню как одной из причин распространения 
христианства.

На последнее место Гиббон ставит «единство и дисциплину христианской 
республики». Мне же думается, что с политической точки зрения это была самая 
важная из всех указанных им пяти причин. В современном мире политическая 
организация вошла в нашу плоть и кровь; любому политическому деятелю приходится 
считаться с голосами католиков, но они уравновешиваются голосами других 
организованных групп. Католический кандидат на пост американского президента 
оказывается даже в неблагоприятных условиях в силу преобладающего 
протестантского предубеждения. Но если бы ничего подобного этому 
протестантскому предубеждению не было, то католический кандидат имел бы лучшие 
шансы по сравнению с любым другим. Таков, по-видимому, был ход рассуждений 
Константина. Чтобы добит