ла 
унаследована христианскими теологами; они также считали, что затруднительно 
объяснить творение без богохульных выводов, согласно которым до творения 
создателю чего-то не хватало. В самом деле, им было труднее, чем Плотину, так 
как он мог сказать, что природа Ума сделала творение неизбежным, в то время как 
у христиан мир произошел из несдерживаемого проявления свободной воли Бога.

У Плотина было живое чувство некоторого рода абстрактной красоты. Описывая 
положение интеллекта как посредника между Первоединым и Душой, он внезапно 
разражается словами, которые являются образцом редкого 
красноречия:


«Высшее в своем развитии никогда бы не могло родиться ни в бездушном сосуде, ни 
даже прямо в виде Души; оно возвестит о себе непреходящей красотой: перед 
Великим Царем предстают сперва в череде существ наинизшие, а затем все более 
высшие, все более близкие Царю и царственные; затем следует его собственная 
свита и, наконец, появляется сам Высочайший Монарх, и тогда все простираются 
ниц и славят его, за исключением тех, кто довольствовался видением до его 
прихода и ушел не дождавшись» (V, 5, 3).


Имеется трактат об Интеллектуальной Красоте, который выражает такие же чувства 
(V, 
8):


«Все боги блаженны и прекрасны красотой, не выразимой нашими словами. Что 
делает их таковыми? Разум, и особенно Разум, проявляющийся у них (божественное 
солнце и звезды) для видимого...

Жизнь прекрасна Там; и этим божественным существам истина есть и мать, и 
кормилица, питание и существование, и видят они все не как процесс, а как 
подлинное бытие, и видят себя во всем; потому что все прозрачно, нет темноты и 
нет противоречия; каждое существо ясно для другого, в глубину и ширину: свет 
проходит сквозь свет. И каждое из них содержит внутри себя все, и в то же время 
видит все в каждом другом, гак что повсюду есть все, и все есть все и каждое 
все, бесконечная череда возвышенного. Каждое из них велико, и малое велико; 
солнце Там объемлет все звезды, и каждая звезда, в свою очередь, объемлет 
звезды и солнце. И хотя некоторые формы бытия доминируют в каждом существе, все 
они отражаются друг в друге».


Кроме несовершенства, неизбежно характеризующего мир, поскольку он (лишь) копия,
 для Плотина, как и для христиан, имеется более позитивное зло как результат 
греха. Грех — это последствие свободы воли, которой Плотин придерживается в 
противовес детерминистам и, в частности, астрологам. Он не решается отрицать 
полностью ценность астрологии, но пытается поставить границы для нее, так, 
чтобы оставшуюся сферу приложения астрологии совместить со свободной волей. То 
же самое он делает по отношению к магии; мудрец, говорит он, свободен от власти 
мага. Порфирий рассказывает, что один философ-соперник пытался околдовать 
Плотина, но что благодаря святости и мудрости последнего колдовство обратилось 
против самого соперника. Порфирий, как все последователи Плотина, гораздо более 
суеверен, чем он сам. Суеверия в Плотине так мало, как только было возможно в 
ту эпоху.

Постараемся же теперь суммировать достоинства и недостатки учения Плотина, в 
основном воспринятого христианской теологией в той мере, в какой она оставалась 
систематической и интеллектуальной.

Прежде всего и главным образом рассмотрим конструкцию того, что, как Плотин 
верил, является безопасным убежищем для идеалов и надежд, кроме того, ту 
конструкцию, которая охватывает и моральное и интеллектуальное усилия. В III 
веке и в те века, которые следовали за нашествием варваров, Западная 
цивилизация стояла на грани окончательной гибели. К счастью, в то время как 
теология была почти единственной сохранившейся областью умственной деятельности,
 система, принятая тогда, не была полностью суеверна, а сохраняла, хотя 
временами и глубоко скрытые, доктрины, воплощающие многое и из достижений 
греческой мысли и многое из моральной набожности, общей стоикам и платоникам. 
Это сделало возможным возникновение схоластической философии, а позже, с 
наступлением эпохи Возрождения, усилило влияние Платона в эту эпоху, а тем 
самым и других древних философов.

С другой стороны, философия Плотина имела тот недостаток, что она поощряла 
людей смотреть скорее внутрь себя, чем на внешний мир: когда мы смотрим внутрь, 
мы видим нус, который божествен, а когда мы смотрим вовне, мы видим 
несовершенство чувственного мира. Этот род субъективизма постепенно возрастал, 
его можно найти в доктринах Протагора, Сократа и Платона, так же как у стоиков 
и эпикурейцев. Но вначале он был лишь доктринальным, а не психологическим; 
долгое время он не в состоянии был убить научную любознательность. Мы видим, 
как Посидоний около 100 года до н.э. совершил путешествия в Испанию и на 
Атлантический берег Африки с целью изучить приливы и отливы. Постепенно тем не 
менее субъективизм охватил чувства человека, равно как и его доктрины. Наука 
больше не культивировалась, и только добродетель считалась важной. Добродетель, 
как ее понимал Платон, включала все, что было тогда возможно в смысле 
достижений ума; но в позднейшие века о ней все более стали думать как о 
включающей только до