ая реальность того, 
что входит в него или основано на нем. 

Дойссен утверждает, что "места в упанишадах, в которых говорится о том, что с 
познанием Атмана все становится известным, "отрицают" мир многообразия". Мы не 
согласны с этим. Если Атман является универсальным я, охватывающим все мыслящие 
существа и объекты мышления, если нет ничего вне его, то отсюда следует, что 
если это известно – все остальное известно. Истинным будет то познание, которое 
ведет нас к освобождению, помогает нам осознать единый пребывающий внутри нас 
дух. Нигде нет намека на то, что Атман и мир исключают друг друга; в этом 
случае то, что Индра говорил Праджапати, было бы истинным, и Атман, исключивший 
все определенное и отличное, был бы голой абстракцией. Если мы игнорируем 
различия, мы сводим абсолют к небытию. И мы не улучшаем положение абсолюта 
отрицанием относительного. Вечное не нуждается в том, чтобы отвергать временное 
как ничто, как пустое. Лояльность в отношении высшего опыта человека, 
религиозного и морального, философского и эстетического, требует от нас 
признать реальность временного, как имеющего корни в вечном, конечного, как 
существующего в бесконечном, человека, как рожденного от бога. Отрицать 
случайное и индивидуальное значит фальсифицировать необходимое и универсальное. 
Многие места в упанишадах, в которых утверждается, что мир имеет корни в 
Брахмане, объясняются Дойссеном как уступка эмпирическому сознанию. Упанишады 
не выдвигали бы на первый план доктрину об относительности мира, если бы они 
придерживались взгляда на мир как на простую иллюзию. Негодная интерпретация и 
произвольные аргументы были использованы Дойссеном, чтобы поддержать то, что 
являлось в корне нездоровым. Сам Дойссен, пытаясь приписать гипотезу "иллюзии" 
великому германскому философу Канту, допускает, что эта гипотеза на самом деле 
не была выражена или, может быть, была выражена не столь ясно мыслителями 
упанишад. Он пишет: 

"Все еще существует огромное различие между единым Брахманом и многообразием 
его проявлений, и ни древние мыслители и никто из мыслителей до Канта не 
способны были подняться до концепции, что полное раскрытие в пространстве и 
времени было просто субъективным феноменом"147. 

Дойссен правильно предполагает, что упанишады не могли поддерживать точку 
зрения субъективности мира. Именно для того, чтобы показать существенную 
зависимость между Брахманом и миром, были сформулированы различные теории 
творения. Мы допускаем, что в упанишадах имеются такие места, где заявляется, 
что разнообразие вселенной обусловливается развитием имен и форм из единого 
абсолюта. Они указывают только, что основная сущность всех вещей это единая 
реальность, и если мы заблудимся среди наименований и форм мира, то мы рискуем 
упустить из виду глубоко лежащую сущность, которая обусловливает все 
разнообразие. Этот мир имен и форм скрывает, так сказать, бессмертную 
сущность148. Мы должны проникнуть за пелену, окутывающую все смертные вещи. 
Объекты в пространстве и времени скрывают сущность вещей. Преходящая видимость 
жизни никоим; образом не является бессмертной истиной. Настоящее бытие выше 
этих вещей. Оно проявляется через мир. Проявление в то же время является 
сокрытием. Чем полнее проявление, тем более скрывается реальность. Бог прячет 
себя и являет себя, открывая и закрывая покрывало своего лица. Скрытое значение 
вещей противопоставляется показанию чувств. Мир, обнаруживая торжество творца, 
в то же время скрывает его чистую абсолютную природу. Истина, единственная в 
своем роде субстанция, абсолютно лишенная явлений и свободная от ограничений, 
сокрыта сложностью и многообразием сотворенного мира. Объекты мира, включая 
конечное я, воображают, что они нечто обособленное и самодовлеющее, и кажутся 
занятыми самоутверждением. Они забывают о том, что они все берут начало из 
одного и того же источника, в котором они черпают средства своего существования.
 Эта – вера обусловлена майей, или заблуждением. 

"Каждый маленький листик на дереве, естественно, может иметь достаточно 
сознания, чтобы верить, что он представляет собой совершенно обособленное 
существо, поддерживающее себя солнечным светом и воздухом, засыхающее и 
умирающее, когда приходит зима, и что этим заканчивается его существование. Он, 
вероятно, не представляет, что все время питался соком ствола дерева и что, в 
свою очередь, сам являлся питанием для дерева, что его я – в то же время я 
целого дерева. Если бы лист действительно мог понимать самого себя, он увидел 
бы, что его я было глубоко, внутренне связано с жизнью целого дерева, 
практически едино с ней"149. 

Под отдельными гребнями волн сознания находятся бездонные общие глубины жизни, 
в которой все духовное находит источник своего существования. Если мы 
рассматриваем объекты как нечто обособленное и самодовлеющее, мы тем самым 
ставим ширму, закрывающую от нас истину. Ложно представляемое самостоятельное 
существование конечных объектов скрывает сияние неба. Когда мы проникаем за 
пределы вторичных причин, в сущность всех вещей, покрывало спадает, и мы видим, 
что начало, лежащее в их основании, то же самое, что и то, которое живет в нас. 
Чтобы осознать истину единства вещей, которая выявляется в диалоге между отцом 
и сыном в Чхандогья упанишаде (VI. 10 и далее), необходимо вый