суждения, поскольку по природе своей она на большее не способна.

У изучающих священные тексты могут оказаться толкования, проистекающие
из превосходства одних общих способов составления суждения над другими,
а именно когда свидетельство аллегорического толкования бывает более
убедительным, чем свидетельство буквального смысла. Подобные толкования
общедоступны, и [составление] их, видимо, является обязанностью тех, чьи
теоретические способности достигли [уровня] диалектической способности.
К такому роду относятся толкования ашаритов и мутазилитов, хотя
высказывания мутазилитов в большинстве своем более верны. Что же
касается публики, которая не способна на что-то большее, чем
риторические высказывания, то ее обязанность состоит в принимании
[священных текстов] в их буквальном смысле, и ей вовсе не .следует знать
таких толкований.

Итак, с точки зрения [разумения] священных текстов люди [делятся] на три
разряда. К одному разряду относятся те, кто вовсе не способен к
толкованию [священных текстов]; это риторики, составляющие широкую
публику, ибо нет ни одного здравомыслящего человека, который был бы
лишен [способности к] риторическому суждению. К другому разряду
относятся те, кто способен к диалектическому толкованию; это диалектики
только по природе или по природе и по навыку. К третьему разряду
относятся те, кто способен к аподейктическому толкованию; это
аподейктики по природе и по науке, то есть по философской науке.
Последний вид толкования не подлежит разглашению перед диалектиками, а
тем более перед публикой. Разглашение какого-нибудь из подобных
толкований перед человеком, неспособным к их [уразумению], - это
особенно касается аподейктических толкований, так как они наиболее
далеки от доступных всем знаний, - ввергает в неверие и того, перед кем
оно разглашается, и того, кто его разглашает. Ибо последний ставит своей
целью доказательство несостоятельности буквального смысла [священных
текстов] и истинности своего толкования [их], но если он опровергает
буквальный смысл в присутствии человека, который окажется способным
[уразуметь лишь] буквальный смысл и в глазах которого толкование
останется недоказанным, то это приведет к неверию, если дело будет
касаться основоположений религии. Толкования, стало быть, не подлежат ни
разглашению перед публикой, ни доказательству в риторических*или*
диалектических книгах, то есть в книгах, содержащих в себе рассуждения
этих двух родов, как это делал Абу-Хамид. Поэтому, когда возникает
сомнение относительно того, является ли буквальный смысл [текста]
самоочевидным для всех и невозможно ли для них знание его толкования,
его не следует разглашать, говоря при этом, что текст допускает-де
двоякое понимание и [смысл его] ведом одному только Аллаху. И
останавливаться надо здесь на словах Великого и Всемогущего: "Не знает
его толкования никто, кроме Аллаха". Подобным же образом следует
отвечать на вопрос, касающийся темных предметов, недоступных пониманию
публики, например словами Всевышнего: "Они спрашивают тебя о духе.
Скажи: „Дух от повеления господа твоего. Даровано вам знания, только
немного" (XVII, 85).

Что же касается человека, разглашающего эти толкования перед теми, кто
неспособен их понимать, то он неверующий постольку, поскольку призывает
людей к неверию, выступая против призывов вероучителя, особенно тогда,
когда это порочные толкования, касающиеся основоположений религии.
Именно так случилось с некоторыми из наших современников: мы были
свидетелями того, как иные из них возомнили, будто они философы и уже
постигли диковинной мудростью своей вещи, противные религии во всех
отношениях, то есть [в отношении текстов], которые не допускают
аллегорического толкования, и будто обязанность [их] состоит в том,
чтобы разглашать эти вещи перед публикой. Разглашая же перед публикой
эти порочные убеждения, они стали причиной погибели как публики, так и
своей собственной в посюсторонней жизни и потусторонней. Отношение цели
этих людей к цели вероучителя [можно представить на] примере человека,
затаившего зло на искусного лекаря, чья задача заключается в том, чтобы
сохранять здоровье всех людей и устранять у них болезни, давая
пользующиеся общим доверием советы о необходимости применения вещей,
которые сохраняют их здоровье и устраняют у них болезни, и об избегании
противоположных вещей. Ведь этот человек не может всех превратить в
лекарей, поскольку именно лекарь познает аподейктическими способами
вещи, которые сохраняют здоровье и устраняют болезнь. Так, [представим,
что] такой человек приходит к людям, говоря им: "Способы [исцеления,
которые] советует вам [применять] этот лекарств, неверные", - и
принимается опровергать эти способы так, что они теряют в их глазах
всякую силу. Или [представим, что он] говорит: "Для этих способов
имеются аллегорические толкования", между тем как на деле люди и не
понимают их, и не проникаются к ним доверием. Спрашивается: будут ли в
этом случае люди делать что-нибудь из тех вещей, что полезны для
здоровья и устранения болезни, и сможет ли человек, разглашающий перед
ними несостоятельность того, во что они верили, применять с ними их, то
есть [те вещи, что полезны] для сохранения здоровья? Нет, и сам он не