Поэтому такие технические термины (они же и добродетели) аскетической практики, 
как "сердечное безмолвие", "трезвение", "бдительность" [1], "хранение ума", 
"сведение ума в сердце" и другие артикулируют противоположную направленность 
душевных интенций - внутреннюю собранность, центрированность, сосредоточенность 
их, целомудрие души, завершением чего служит идеал бесстрастия, - здесь можно 
обнаружить много общего со стоической психотехникой. Соответственно, страсть 
рождается превратным помыслом (logismos), "худым деланием ума" - он и 
направляет душевные силы против природы. Нил Сорский, афонский монах и 
пропагандист идей исихазма на Руси XV-XVI вв., говорил о пяти этапах развития 
страсти: 1. Прилог, или приражение, непроизвольные помыслы и чувства 2. 
Сочетание, когда сознание сосредоточивается на одном из них, как бы выражая 
свое согласие 3. Сложение - появляется влечение к нему 4. Пленение 5. Страсть - 
укрепление влечения и порабощение им человеческой души. Отсюда же и заключение 
Максима Исповедника: "порок есть превратное суждение в мыслях, сопровождаемое 
неправильным употреблением вещей... не пища - зло, но чревоугодие, не чадородие,
 но блуд, не деньги, но сребролюбие... а если так, то нет в природе зла, кроме 
злоупотребления, проистекающего от невнимания ума к действиям естественным" [2].


1 Известный термин "синдереза" представляет собой транскрипцию латинского 
"synderesis", которым, в свою очередь, передается греческое 
"sunteresis"-"бдение". Его латинская версия введена в богословскую литературу 
св. Иеронимом: он называет ее "искрой совести" (scintilla conscientiae) в 
падшей душе. Далее это понятие использовали Петр Ломбардский и св. Бонавентура. 
Последний различал "совесть" и "синдерезу".
2 Главы о любви, сотница II, 17 и III, 4 // Творения преподобного Максима 
Исповедника. М., 1993. Кн. 1-2.


Мы видим, насколько далеки восточные отцы от монтанистского ригоризма 
тертуллиановской аскетики, дискредитирующей человеческое естество и 
отказывающей ему даже в нейтральном моральном статусе. Один из положительных 
парадоксов аскетической этики как раз строится на предельном заострении высшей 
положительной страсти человека - любви к Богу, когда душа превосходит свои 
пределы, в том числе и пределы моральной души, и погружается в мистическое 
состояние бесстрастия: "Любовь - полнота бесстрастия" (Евагрий Понтийский). 
Данное состояние соответствует 30-й, высшей ступени духовной "Лествицы" Иоанна 
Лествичника. Этот мис-

508

тический уровень восхождения, составляющий трансцендентный горизонт любого 
нравственного подвига, описан Григорием Паламой со ссылкой на опыт 
"Ареопагитик": "Но это не значит, что за Божьими заповедями нет ничего другого, 
кроме чистоты сердца, - есть, и что-то очень великое: даруемый в этом веке 
залог обетованных благ и сокровища будущего века, через этот залог видимые и 
вкушаемые; точно так же за молитвой - неизреченное созерцание и исступление в 
том созерцании и сокровенные таинства; и за оставлением сущего, вернее за 
успокоением ума... если даже незнание, то выше знания" [1].

1 Се. Григорий Палама. Триады в защиту священно-безмолвствующих. М., 1996. I, 3,
 18.














Глава III
ФОРМИРОВАНИЕ МОРАЛИСТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ЗАПАДНОЙ ЦЕРКВИ

§ 1. АМВРОСИЙ МЕДИОЛАНСКИЙ

Выдающееся место в истории становления средневековых морально-религиозных 
дисциплин принадлежит епископу миланскому Амвросию - учителю и духовному 
наставнику Августина. В своем трактате "Об обязанностях священнослужителей" 
("De officiis ministrorum"), написанном в 386 г. н.э. и направленном к 
миланскому духовенству, Амвросий структурно и лексически обнаруживает 
зависимость от трактата Цицерона "Об обязанностях", но наполняет свое 
произведение принципиально новым содержанием. "Высшее благо" (sum-mum bonum), к 
которому стремится человек, он располагает за пределами мира, а нравственные 
обязанности служат только средством его достижения.