воли - напрямую или через жизненные условия. Святой подвижник Макарий разделяет 
произвольные (proairetikai) и обстоятельственные (peris-tatikai) добродетели. 
Обстоятельственные добродетели могут складываться в душе или в результате 
ниспосланных Богом внешних обстоятельств жизни, в конце концов даже через 
преступления приводящих человека к добру, или посредством страха Божия, прямого 
принуждения (как в случае насильственного крещения) и строгой дисциплины. 
Главное в них то, что человек все-таки достигает спасения (здесь, как и в иных 
примерах реализации объективистской логики в моральной жизни, обнаруживается 
приложение принципа "цель оправдывает средства"). Можно вспомнить и знаменитый 
тезис Августина "заставь войти!" (coege intrare), обращенный к духовенству, 
возвращающему паству в церковь (epistolae 93 и 185). Как известно, позже он был 
взят на вооружение иезуитами. Правда, один из православных аскетов проводит 
следующее различение: "Произвольное совершенно избавляет душу от смерти, 
невольное же не достигает сей благодати..." [2].

1 Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. СПб., 1995. С. 54.
2 Там же. С. 167.


К сожалению, ни в аскетическом учении отцов церкви, ни у самого В.Н. Лосского 
мы не находим строгой концептуальной разработки понятий "личность" и 
"индивидуальность", однако, как нам кажется, их смысл может быть раскрыт опять 
же через обращение к традиции православной антропологии. В ней значимую роль 
играет противопоставление в человеческой природе эмпирически-чувственного 
начала архетипически-духовному: индивидуальность тяготеет к первому, личность - 
ко второму. Это разделение прямо не соотносится с оппозицией тело - душа, 
поскольку тело тоже может и должно стать духовным, не упраздняясь вовсе. Тайна 
же личности (опять же не поддающаяся концептуализации) заключается в том, что 
она не нивелируется в процессе спасения и единения ее с Богом: множественность 
индивидуальностей должна уступить место множеству личностей, личных энергий и 
воль. В идее личности преодолева-


504

ется мирская конечность человека и в то же время сохраняется его подлинная 
(благодатная!) природа. С нашей точки зрения, в таком достаточно парадоксальном 
для философского дискурса решении проблемы личности (ведь всегда возникает 
вопрос, насколько своеобразна, индивидуализирована личная воля?) мистически 
артикулирован грандиозный исторический синтез, осуществленный христианской 
философией: она сводит воедино безличный опыт языческой, прежде всего 
неоплатонической, мистики, опирающейся на утонченный понятийный аппарат, и 
библейское живое личностное переживание личностного, живого Бога.

Особенно ярко их контраверсия раскрывается в авторитетных как для западной, так 
и для восточной мысли произведениях Дионисия Ареопагита ("Ареопагитики"). С. 
Хоружий, вспоминая знаменитый вопрос Тертуллиана, видит в Афоне (древнейшем 
центре православного монашества) посредника между Афинами и Иерусалимом [1], 
однако всякий синтез предполагает не только взаимное обогащение входящих в 
единство элементов, но и их взаимное ограничение: ни один из них не может 
выступать в своих полных определениях. Поэтому два названных, принципиально 
различных вида мистического опыта не могут быть синтезированы без взаимного 
умаления. Для язычника Плотина в пределе мистического восхождения снимаются все 
индивидуальные определенности и всякая множественность, в том числе и 
персональная, - индивидуум сливается с Единым, поскольку они единосущны (для 
неоплатоников самость, персональность человека тождественна стихии Единого). 
Христианская же мысль исходит из догмата о подобосущности Творца и твари, их 
индивидуализированной персональности (Боэцию принадлежит классическое для 
средневековой мысли определение личности как "индивидуальной субстанции 
разумной природы"; обособленность личности подчеркивается в другом известном ее 
определении у Ричарда Сен-Викторского: "несообщаемое существование разумной 
природы"), поэтому их соединение осмысливается не как стирание всяких контуров: 
граница, разделяющая две личности, сколь бы зыбкой она ни была, всегда 
отчетливо прочерчена (на этом настаивают христианские мистики). Лик каждой из 
них необходимо сохраняется, а вместе с ним и специфическая, свойственная им 
воля. Они должны нести на себе собственные отличительные, т.е. 
индивидуализированные, признаки. На этом принципе непреодолимой различенности 
двух персон и строится вся христианская антропология.

1 См.: Хоружий С. К феноменологии аскезы. М., 1998. С. I


505

Вспомнив Ф. Ницше, можно заметить: именно потому, что христианская мистика 
сохраняет "пафос дистанции", отделяющей человека от Бога, она и удерживает в 
человеке нераздельное ядро личности - ценнейшего завоевания европейской 
культуры. Наоборот, по сравнению с ней античная дионисийская мистика, которой 
отдавал предпочтение сам Ницше, в своих высших достижениях есть скорее 
воплощение "дерзости" (греч. tolma, hybris), безмерности, стирания грани между