выписывание телесных начал, например, в произведениях христианских апологетов 
Тертуллиана или Иеронима можно определить как злой гротеск (христианская 
аскетика в этой своей ригористической версии должна была вызвать отвращение к 
телесному, и она пользовалась теми же рецептами его дискредитации, что и Овидий 
в "Лекарстве от любви", - утрированием отрицательных черт в нем, превращая тело 
в отталкивающий образ зла).

1 Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. С. 
14.
2 Воспитанники Канта не всегда вспоминают, что категорический императив, идея 
долга, "разум, осуществляющий насилие над природой" и многое другое из арсенала 
принудительной морали, о котором говорит великий моралист, с его точки зрения 
все же не выражают подлинного духа этики, которая для Канта есть учение о 
свободе ("Основы метафизики нравственности"). Эту свободу, воплощаемую в чистом,
 т.е. недосягаемом для смертного, идеале он связывает с понятием "святой воли". 
Для него такая свобода в эмпирическом мире только умозрительна, хотя любое 
проявление нравственности уже предполагает реальное участие умопостигаемой 
свободы. В ней полностью снята идея долга и любая принудительная мотивация. 
Субъект достигает единства со своей умопостигаемой природой и его действия 
оказываются абсолютно спонтанными. Это действительно райское, подлинно 
праздничное, сатурнальное состояние человека, выраженное сухим языком философии.


492


Еще один тип актуальной реализации свободы - это свобода обоженного человека 
(святого) в православной традиции, где абсолютную позитивность представляет 
духовная природа "обоженного" человека, праведного старца (святая воля).

Обе эти формы осуществления свободы оказываются экстремальными выражениями 
человеческого духа, выводящими его за границы морально-легитимного: как 
либертинизм тела - в первом случае и как либертинизм духа - во втором (в этой 
форме санкция на вседозволенность не кажется столь очевидной, но она 
подтверждается словами ап. Павла о духовных избранниках, для которых нет 
закона; сюда же можно отнести и знаменитый призыв Августина "Люби - и делай, 
что хочешь!" (In epist. Iohannis ad Parthos tract. VI col. 2083).

Пока речь идет о христианском идеале человека, тело представляется необходимо 
позитивным элементом его устроения. Когда же христианская антропология 
возвращается к реальности человека после грехопадения, то ее акценты 
кардинально меняются. Взаимоотношение духа и души, души и тела, духа и плоти 
обретают характер антагонизма и требуют особой дисциплины, гармонизирующей их, 
- аскетики.













§ 3. АСКЕТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЦЕРКВИ

В истории Восточной церкви, начиная с первых примеров монашеской практики и 
монашеских уставов IV в. (св. Антоний, Пахомий Египетский, Василий Великий), 
формируется специфическое понимание цели человеческого бытия в мире. Она 
мыслится в мистических и аскетических терминах обретения Духа Святого, обожения 
(teosis). Особенно характерно для восточной аскетики то, что в ней в процесс 
преображения вместе с душой необходимым образом включается и тело - из 
плотского тела оно становится духовным, "прославленным" (по образу Фаворского 
преображения Христа).

Складывается традиция, которая получила свое развитие на протяжении всего 
Византийского средневековья и была подхвачена христианской Русью, став, по 
мнению некоторых авторитетных историков церкви и светских философов, 
отличительной особенностью православной духовности. Она транслировалась в двух 
формах - догматико-богословской и опытно-аскетической. Первую представляют 
крупнейшие мыслители Восточной церкви Максим Исповедник и Григорий Палама, 
вторую - многочисленные подвижники, подвизавшиеся в монашеской жизни.

493

Важно то, что аскетическая идея была плодом прежде всего определенного 
практического опыта анахорета, который мог быть доктринально оформлен, как,