приходит стыдливость" (368). Устанавливаемая здесь прямая связь чувства стыда с 
грамотой, музыкой, гимнастикой, т.е. теми формами обще-

343

ственной активности, которые были свидетельством зрелости свободного гражданина 
города-государства, показывает, что стыд является способом ориентации личности 
на общественные привычки, социально санкционированные формы деятельности. 
Демокрита вполне можно понять так, что человек стыдится (и должен стыдиться) 
того, например, что он в овладении грамотой, музыкой, гимнастикой не достиг 
общественно заданной меры. Стыд является результатом зависимости индивида от 
общества, а одновременно и субъективно-личностной предпосылкой этой зависимости.
 Если законы, господствующие представления о справедливости, принятые стандарты 
благоразумия являются нитями, тянущимися от общества к индивиду, то чувства 
долга и стыда представляют собой силы, направленные от индивида к обществу. 
Долг и стыд - это как бы мост между голосом рассудка, выражающим общественно 
санкционированную точку зрения, и движениями чувств, выражающими сугубо 
индивидуальный опыт общения. Они призваны преобразовывать нормы благоразумия во 
столь же интимно-личностное, каковыми являются непосредственные склонности. 
Словом, долг и стыд суть важнейшие механизмы, через которые общественные 
отношения проникают в индивидов и становятся содержанием их жизнедеятельности.

Наряду со странным соседством гедонистических и моралистических мотивов мы 
встречаем у Демокрита внешне взаимоисключающие суждения о государстве и законах.
 С одной стороны, интересы государства надо ставить превыше всего: "Дела 
государственные надо считать более важными, чем все прочие" (360). А с другой - 
"мудрец должен повиноваться законам, но жить свободно" (371).

Демокрит не ограничивается одним аспектом морали, а рассматривает ее во всем 
противоречивом многообразии. И если в его этике на первый план выдвигается не 
благо государства, а благо индивида, не внешнесоциологические, а внутренне 
психологические механизмы поведения, то в этом следует видеть не столько 
философско-доктринальную установку, сколько добросовестное описание реального 
своеобразия морали. Мораль тем и отличается от других социально-регулятивных 
институтов, что она является формой самосознания и самоутверждения личности, ее 
общественной легитимации. Личностно-ориетированная сущность морали не является 
постоянной величиной, она видоизменяется от эпохи к эпохе, от культуры к 
культуре, но это уже другой вопрос. Важно подчеркнуть: личностно 
ориентированная, можно даже сказать сильнее, личностно учреждающаяся сущность 
морали обнаруживает себя уже в античную эпоху, что и зафиксировал Демокрит в 
своей этике.











Глава III
СОФИСТЫ, СОКРАТ, СОКРАТИКИ

То, что было обозначено нами как стремление к бессмертным делам и что в 
качестве реально работающей установки сознательной человеческой жизни 
зафиксировал Демокрит через понятие эвтюмии и связанные с ним механизмы стыда и 
долга, т.е. то, что делает, собственно, мораль моралью, не умещалось в рамки 
натурфилософии и не могло быть с ее помощью поднято на рациональный уровень 
ответственных, обязывающих суждений. Дело даже не в том, что философы не могли 
найти неизменного природного начала, через приобщение к которому человек мог бы 
рассчитывать обрести собственное совершенство и в понимании сущего с физических 
("фисиологических") позиций переходили на метафизические, как например Парменид.
 Более существенно иное. Если бы даже удалось овладеть тайной 
индивидуально-природного существования людей, оставалась проблема их взаимных 
раздоров. В письме, якобы написанном Анаксименом Пифагору, есть такие слова: 
"Как же помышлять Анаксимену о делах небесных, когда приходится страшиться 
гибели или рабства?" (Diog. L. II, 5).

Как избавиться от гибели и рабства - вот вопрос, в который упиралось 
философское размышление об осмысленной жизни и который являлся вызовом 
человеческому разуму. Вопрос этот не был предлогом только логических или 
риторических упражнений (таким он становится во вторую очередь). Он обладал 
первостепенной практической актуальностью, о чем свидетельствуют хотя бы 
жизненные перипетии самих философов: как пишет Диоген Лаэртский, Анаксагор и 
Протагор были изгнаны из Афин, Аристотель убежал сам, Сократ был казнен, Диоген 
и Платон были проданы в рабство, пифагорейцы были сожжены всей общиной. Речь 
шла о качестве действий, исходящих от самого человека и о его ответственности 
за них.