сна, читая вслух по очереди. Любимым времяпрепровождением юношей было посещение 
всевозможных жутких мест: мест казни, кладбищ, домов с привидениями. В то время,
 когда казнь через обезглавливание еще была публичной, маленьких мальчиков не 
просто отправляли присутствовать при столь ужасном действии, они должны были 
ночью в одиночку прийти на место казни и в доказательство своего прихода 
оставить какой-то знак на отрубленной голове.

Не внушает ли эта ультраспартанская система
[19]
«воспитания выдержки» ужас и сомнение современному педагогу – сомнение, не 
приведет ли она к ожесточению, не убьет ли в зародыше сердечные чувства? 
Рассмотрим в следующей главе, что понималось под доблестью в других аспектах 
бусидо.




Глава 5
Милосердие, чувство сострадания

Любовь, великодушие, привязанность к людям, сочувствие и жалость всегда 
почитались величайшими добродетелями, наивысшими свойствами человеческой души. 
Милосердие называлось царским достоинством в двух смыслах: во-первых, оно 
возвышалось над многими прочими качествами благородного духа; во-вторых, 
особенно приличествовало повелителю. Нам не нужен был Шекспир, чтобы понять – 
хотя, возможно, как и всему остальному миру, он нужен был нам, чтобы выразить,
 – что монарху больше подобает милосердие, нежели царский венец и что оно стоит 
выше его царской власти. Как часто Конфуций и Мэн-цзы повторяют, что в первую 
очередь от правителя требуется человеколюбие. Конфуций говорит: «Пусть 
повелитель совершенствуется в добродетели, и народы стекутся к нему; с народами 
придут к нему земли; земли принесут ему богатство; богатство даст ему благо 
использовать его на правое дело. Добродетель – корень, а богатство – плод». И 
далее: «Никогда не случалось такого, чтобы властитель любил милосердие, а его 
народ не любил праведности». Мэн-цзы, следуя за ним, говорит: «Бывали примеры, 
когда некоторые люди достигали верховной власти без милосердия в одной 
провинции, но никогда я не слышал, чтобы целая империя попадала в руки того, 
кто не имел бы этого достоинства. Невозможно и то, чтобы человек мог править 
людьми, если те не предали ему свои сердца». Оба они определяли это 
обязательное требование к правителю, говоря так: «Милосердие есть человек».
Во времена феодализма, который легко вырождался в милитаризм, именно милосердию 
мы обязаны нашим избавлением от наихудшего деспотизма. Полностью передав свою 
жизнь и смерть в руки власти, подданные не оставляли бы ей ничего, кроме 
своеволия, естественным следствием чего становился бы рост абсолютизма, который 
так часто называют «восточным деспотизмом», как будто деспотов не было в 
западной истории!

Я далек от оправдания какого бы то ни было деспотизма, но ошибочно было бы 
ставить знак равенства между ним и феодализмом. С фразы Фридриха Великого: 
«Монарх есть первый слуга государства» началась, как справедливо считают 
правоведы, новая эра в становлении свободы. По удивительному совпадению в это 
же самое время в глуши Северо-Западной Японии точно такие же слова произнес 
Ёдзан из Ёнэдзавы и показал тем самым, что феодализм отнюдь не тождественен 
тирании и угнетению. Феодальный правитель, пусть даже пренебрегавший 
обязательствами по отношению к своим вассалам, ощущал ответственность более 
высокого порядка, ответственность перед предками и Небом. Он был отцом своим 
подданным, которых Небо вручило его попечению. Как говорится в древней 
китайской книге стихов, «пока династия Шан не потеряет сердца людей, она может 
предстоять перед Небесами». Так же и Конфуций в своем «Великом учении» 
наставлял: «Когда государь любит то же, что любит народ, и ненавидит то же, что 
ненавидит народ, тогда его зовут отцом народа». Таким образом общественное 
мнение и монаршая воля или демократия и абсолютизм сливаются друг с другом. 
Таким же образом бусидо приняло и подкрепляло патерналистскую – в том смысле, 
который обычно не придают этому термину, – систему власти. Патерналистскую, то 
есть отеческую, также и в качестве антитезы к менее заинтересованной 
«авункулярной», то есть «дядиной», системе власти. (Этот дядюшка, разумеется, 
дядя Сэм!) Разница между деспотической и отеческой властью состоит в том, что 
одной народ подчиняется неохотно, а перед другой склоняется с «тем гордым 
подчинением, тем полным достоинства повиновением, тем послушанием сердца, в 
котором даже в самом рабстве остается живым дух возвышенной свободы»
[20]
. Не так уж был не прав назвавший короля Англии «королем чертей, подданные 
которого постоянно бунтуют и сбрасывают своих государей», французского монарха 
«королем ослов, подданные которого задавлены налогами и обложениями», а 
суверена Испании королем людей, потому что «народ подчиняется ему с охотой». Но 
довольно об этом!

Добродетель и абсолютная власть англосаксонскому уму могут показаться 
несочетаемыми понятиями. Победоносцев очень точно выразил принципиальное 
отличие английского общества от других европейских, сказав, что в основе 
европейских обществ лежали общие интересы, тогда как характерным признаком