случаях в начале прошлой войны на Дальнем Востоке, когда японские офицеры и 
рядовые сотнями совершали сэппуку, чтобы избежать русского плена. Молодой 
самурай старины, помимо правильного владения оружием, также учился совершать 
сэппуку установленным способом, который заключался в следующем: приняв ванну и 
попрощавшись с друзьями, будущий самоубийца расстилал циновку, коврик или нечто 
подобное на полу своей комнаты и садился перед альковом лицом к семейному 
алтарю, затем обнажал верхнюю часть тела до пояса. Подоткнув снятую одежду под 
ноги, он брал свой вакидзаси, вынимал из ножен и, прижимая клинок ко лбу, 
кланялся алтарю. Затем он брал вакидзаси правой рукой, глубоко вонзал в живот и,
 помогая себе левой рукой, перерезал поперек. Подоткнутая одежда не давала ему 
упасть назад, когда он уже был не в силах сидеть прямо из-за боли и слабости, 
так как падение на спину считалось совершенно недопустимым для самурая. При 
совершении женского сэппуку горло скорее не перерезали, а наносили в него удар, 
и женщины таким образом обвязывали веревкой свою одежду, чтобы она ни в коем 
случае не распахнулась и не скомкалась во время предсмертных судорог.

«Удивительно ли, – пишет Мак-Клэтчи, – что он
[68]
, оберегаемый самураями почти как продолжение самого себя и почитавшийся 
обычными людьми защитником от насилия, побуждает японских писателей к самым 
пылким эпитетам, и они называют его «драгоценной собственностью господина и 
вассала, пришедшей из времен более древних, чем божественная эпоха» или «живой 
душой самурая»?» Также неудивительно, что у японцев есть столько связанных с 
мечами преданий. Одно из них, рассказанное мне моим старым учителем фехтования, 
не только интересно и занимательно, но и весьма показательно для мрачного нрава 
самураев в том, что касалось проверки остроты меча. Предание заключается в 
следующем: по словам моего учителя, жил в старину один даймё, большой 
покровитель оружейников и мечников. Однажды состоявший у него на службе 
оружейных дел мастер преподнес ему прекрасный клинок, работу над которым только 
что закончил. Желая проверить меч, даймё послал за своим вассалом, знаменитым 
воином, и, когда тот явился, велел ему испытать клинок на торговце рыбой, 
которому случилось проходить мимо по дороге неподалеку от замка. Великий воин 
сунул меч за пояс вместо своего, который оставил на попечении друга, отправился 
по дороге, поравнялся с торговцем и прошел мимо, а затем вернулся к своему 
повелителю другим, более коротким путем. Разгневанный даймё спросил, почему он 
не выполнил данного ему приказа. Умолив господина проявить терпение, воин 
попросил его внимательно смотреть на торговца, когда тот подойдет к резкому 
повороту на дороге. Даймё присмотрелся и, к своему удивлению, увидел, как 
торговец вдруг рухнул на землю, причем верхняя часть его тела упала в одну 
сторону, а нижняя в другую. Конечно, мораль истории не только в том, как 
необычайно остер был меч, но и в том, как ловок был самурай и как искусно он 
нанес удар, что потребовалось, только чтобы тяжелые корзины с рыбой довершили 
его работу.





Самурай в церемониальном костюме.



Вплоть до 1876 года все самураи носили два меча, и это было их отличительным 
знаком, а разные способы ношения оружия свидетельствовали о ранге воина. 
Самураи высокого рождения носили мечи рукоятями вертикально вверх; простолюдины,
 которым позволялось носить только один меч, да и то только во время 
путешествия, носили его, горизонтально засунув за
оби,
японский кушак, а обычные самураи носили мечи таким образом, который 
представлял собой нечто среднее между двумя упомянутыми. Задеть ножнами своего 
меча о чужие было чудовищным нарушением этикета; тронуть заткнутые за пояс 
ножны, как бы вынимая меч, приравнивалось к брошенному вызову, а положить 
оружие на пол и отпихнуть его ногой в чью-то сторону считалось смертельным 
оскорблением, которое обычно влекло за собой поединок не на жизнь, а на смерть. 
Невежливо было даже вынимать меч из ножен, не спросив сначала позволения у всех 
присутствующих. Когда старинный японский дворянин заходил в гости к другому, 
пусть даже самому близкому другу, он всегда оставлял меч у привратника – видимо,
 потому, что они очень мало доверяли друг другу.

Поскольку, как мне думается, я был первым человеком с Запада, который стал 
изучать японское искусство владения мечом, возможно, будет небезынтересно 
описать здесь свой опыт занятий в фехтовальных школах Токио. Позвольте начать 
так: летом 1888 года я поселился в Токио, и малоподвижный характер моих 
обязанностей вскоре начал сказываться на моем здоровье, так что я решил 
заняться кэндзюцу, или японским искусством владения мечом. Связавшись с 
властями в кэйситё, главном полицейском управлении Токио, я вскоре познакомился 
с человеком по имени Умэдзава-сан, преподавателем кэндзюцу полицейского участка 
Таканава, а кроме того, одним из лучших мастеров кэндзюцу Японии. Никогда 
учитель не относился к своему ученику с большим интересом и гордостью, чем 
Умэдзава ко мне, и это было тем более похвально с его стороны, что большинство