мастерская святилищем. Каждый день он начинал работу с молитвы и обряда 
очищения, или, как говорилось, «он вкладывал ум и душу в ковку и закалку стали».
 Каждый взмах молота, каждое погружение клинка в воду, каждый поворот 
шлифовального круга был религиозным актом немалой важности. Что же наделяло 
японский меч его непреодолимой магической силой: дух мастера или 
божества-покровителя?
Совершенное произведение искусства, соперничавшее с изделиями Толедо и Дамаска, 
оно обладало чем-то большим, чем могло дать ему искусство. Холодный клинок, 
собиравший на себе атмосферный пар в тот же миг, как его вынимали из ножен; 
безупречная поверхность, отбрасывавшая голубоватый свет; несравненное лезвие, 
таящее в себе прошедшее и возможное будущее; изгиб клинка, сочетающий 
утонченное изящество с впечатляющей силой, – все это наполняет нас трепетом и 
смешанными ощущениями мощи и красоты, благоговения и ужаса. Если бы только его 
предназначение не было столь смертоносным, если бы он оставался предметом 
красоты и радости! Но в человеческой руке он являет немалый соблазн к 
злоупотреблениям. Слишком часто клинок сверкающим лучом вырывался из своих 
мирных ножен. Порой желание пустить его в дело заходило так далеко, что сталь 
испытывали на шее невинного.
Однако больше всего нас интересует вопрос: оправдывало ли бусидо неразборчивое 
применение оружия? Ответ однозначен: нет! Насколько оно подчеркивало важность 
его верного применения, настолько же осуждало и ненавидело злоупотребление 
мечом. Подлым трусом или бахвалом считался тот, кто без толку выхватывал оружие.
 Хладнокровный человек знает, когда пора вынуть меч из ножен, а это случается 
нечасто. Выслушаем покойного графа Кацу, жившего в один из самых беспокойных 
периодов нашей истории, когда убийства, самоубийства и подобные им кровавые 
обычаи были в порядке вещей. Одно время он пользовался почти диктаторскими 
полномочиями и не раз подвергался нападениям убийц, но ни разу не запятнал меч 
кровью. Рассказывая о некоторых памятных событиях другу, он говорит необычным, 
присущим ему грубым тоном: «Терпеть не могу убивать людей и потому до сих пор 
не убил ни одного человека. Я освобождал тех, кому следовало отрубить голову. 
Однажды друг мне сказал: «Ты слишком мало убиваешь. Ты что, не ешь ни перца, ни 
баклажанов?» Бывают же такие люди! Но, видишь ли, этот малый сам был убит. А 
если я остался жив, так это, наверно, из-за отвращения к убийству. Я так крепко 
привязал рукоять меча к ножнам, что его трудно было вынуть. Я решил, пусть меня 
ранят, но сам я ранить не буду. Да! Некоторые люди кусаются, как настоящие 
комары и блохи, – но чем опасны их укусы? Почешется, да и все; для жизни 
неопасно». Это слова одного из тех, чья самурайская подготовка прошла испытание 
в яростном горниле побед и поражений. Популярный афоризм «быть побежденным 
значит победить» означает, что истинная победа состоит в том, чтобы не вступать 
в противоборство с необузданным врагом, а пословица о том, что «лучшая победа 
та, что приобретена без кровопролития», и прочие схожие по смыслу 
свидетельствуют, что в конечном итоге высшим идеалом бусидо был мир.
Как жаль, что этот высокий идеал проповедовали исключительно монахи и моралисты,
 между тем как самурай продолжал упражняться в военных совершенствах и 
восхвалять их. Доходило до того, что даже к идеалу женственности примешивались 
черты амазонок. Здесь будет небесполезно посвятить несколько абзацев вопросу 
воспитания и положения женщины.



Глава 14
Воспитание и положение женщины

Прекрасную половину человечества иногда называют собранием парадоксов, потому 
что ее интуитивный образ мысли находится вне понимания мужского 
«арифметического» разума. Китайский иероглиф, обозначающий «таинственное», 
«неизвестное», состоит из двух частей, одна из которых «молодость», а другая 
«женщина», потому что физическое очарование и утонченность мыслей слабого пола 
не поддаются объяснению грубого склада мужского ума.
Однако в идеале женщины по бусидо мало таинственности и только кажущийся 
парадокс. Выше я уже упоминал, что в нем были амазонские черты, но это лишь 
половина правды. Идеографически китайский язык передает понятие жены в виде 
женщины, которая держит в руке метлу – явно не для того, чтобы напасть на 
своего супруга или обороняться от него, и не для того, чтобы летать на ней, как 
ведьма, но для самого безобидного дела, для которого и была изобретена метла. 
За этим стоит столь же непритязательная мысль, как и за происхождением 
английских слов wife (жена) от weaver (ткачиха) и daughter (дочь) от duhitar 
(молочница). Хотя, согласно бусидо, сфера деятельности женщины не 
ограничивалась кухней, церковью и детьми, по выражению нынешнего германского 
императора, все же идеальная женщина была исключительно домашней. Это кажущееся 
противоречие – между домашностью и амазонскими чертами, – как мы увидим ниже, 
ничуть не расходится с принципами японского рыцарства.

Естественно, что бусидо, будучи преимущественно обращенным к мужчинам, 
восхваляло в женщине добродетели далеко не женские. Винкельманн замечает, что 
«идеал красоты в греческом искусстве скорее мужской, чем женский», а Лекки 
прибавляет, что это справедливо не только по отношению к искусству греков, но и 
по отношению к их этическим принципам. Подобным образом бусидо превыше всего 
восхваляло женщин, «освободившихся от слабостей своего пола и проявлявших 
героическую твердость, достойную самых сильных и храбрых мужчин»