Выстроенные позади войска обозы образовывали хорошо укрепленный лагерь. 
Массивное кельтское телосложение, ужасные воинские кличи, длинные мечи в 
отважных руках, управляемых решительным духом, позволяли им не раз 
торжествовать над цивилизованными армиями.


Божественный Цезарь, который был суров в вопросах галльской nobilitas, levitas 
и infirmitas animi, потратил девять лет на то, чтобы подчинить галлов (59–50 гг.
 до н. э.). Не успел закончиться век, как этот народ уже отбросил свои прежние 
варварские обычаи и одежды, меховые куртки славянско-афганского образца с 
открытыми впереди рукавами, шерстяные плащи «сага» и клетчатые пледы из 
шотландки
[494]
, рисунок которых, возможно, представлял собой имитацию первобытных татуировок
[495]
, медных украшений, цепей и браслетов. Gallia comata показала свои выбеленные 
вьющиеся волосы, a Gallia bracata (Прованс) сбросила свои штаны, которые были 
стянуты ремнем на талии и завязаны на лодыжках
[496]
. Их женщины приняли римскую моду и забыли все, что о них писал Аммиан 
Марцеллин: «Целое войско иностранцев не смогло бы противостоять единому галлу, 
позови он на помощь свою жену, которая чаще всего очень сильная и голубоглазая, 
особенно когда начнет, раздув шею, скрежеща зубами и вращая своими огромными 
руками, раздавать удары, перемежая их пинками, что ощущается так же, как если 
бы столько же снарядов сыпалось из катапульты». О их древней и жесткой 
добродетели мы можем судить по рассказу о храброй жене Ортиагона и подлом 
центурионе
[497]
. Этих галлов полностью подчинили римская цивилизация и латинский язык; 
появляются новые поэты и риторы, в городах развивались фиософские школы, и 
нечего было завидовать «готовой Галлии» — Верхней Италии
[498]
.

Алеманны, или германцы, жили к востоку от Рейна, на землях, которые на момент 
римского завоевания представляли собой мрачную страну болот и лесов; даже 
сейчас поездка из Гамбурга в Берлин объясняет древний исход племен, ринувшихся 
на завоевания «земли обетованной» на юге, и массовую эмиграцию в наши дни в 
Америку. В доблести этих воинов позже превзошли галлы, но у них не было 
кельтской ветрености, непостоянства. Их национальным свойством была и остается 
непреклонная целенаправленность. До недавнего времени Германская империя была 
лишь призрачной традицией; но при этом германцы ухитрились занять все 
европейские троны, за исключением двух. Они не создали ни одной колонии, хотя, 
подобно кукушкам, извлекают неплохую пользу из колоний чужих; их видное 
телосложение, укрепленное упражнениями, позволяет им переносить тропический и 
экстремальный климат лучше всех европейских народов, за исключением славян и 
евреев. Во всех крупных городах мира они занимают первое торговое место, что 
является результатом образования, тщательно настроенного на конечную цель; их 
прогресс последних лет, кажется, обещает «германизму» большое будущее на 
развалинах неолатинских народов.


У нас есть свидетельства Тацита о том, что германцы его времени, в отличие от 
кельтов, не пользовались коротким прямым мечом. Их национальным оружием было 
копье
[499]
причудливой формы. Происхождение и природа этого оружия до сих пор остаются 
неопределенными
[500]
. Современные источники утверждают, что древнее fram?e — это длинное копье с 
наконечником из камня, меди, бронзы или железа, имеющее форму пальстаба или 
расширяющегося кельта; а Деммин указывает на подобную же широкую лопатообразную 
форму у абиссинского копья. Его могли как метать, так и использовать в качестве 
колющего оружия, и не надо путать это оружие с огромным hastae Тацита, в чьи 
дни римское копье было четырнадцати футов в длину. Это было примечательное 
оружие: те, кто знал его, с благоговением говорили об этом «кровавом оружии», и 
у германцев долго еще сохранялась поговорка «одно копье двух мечей стоит». 
Однако, как ни странно, в могилах его находят редко, в то время как бронзовые и 
каменные метательные топоры, с отверстием и без, односторонние и двусторонние, 
встречаются довольно часто.



Какое-то время слово «framea», очевидно, применялось к совершенно разным видам 
оружия. Так, Августин считает его равнозначным спате или рамфайе; Жоанн де 
Жануа («Глоссарий») объясняет его как «glaive aigu d'une part, et d'autre 
esp?e»
[501]
.