Эриксон (К миссис Эриксон): Бетти, ты не можешь включить “Мигалку”?
        Миссис Эриксон: Сейчас.
        Эриксон: Как вам нравится моя подружка “Мигалка”?
        Стью: Кажется, она с интересом за нами наблюдает.
        Миссис Эриксон: Выключить, Милтон?
        Эриксон: Внимание. Смотрите все на “Мигалку”. Она ее сейчас выключит. 
(Даже после выключения лампочки продолжают мигать.) У “Мигалки” правый глаз 
побойчее. (Пауза.)
        Сегодня утром Кристина сообщила мне, что после транса у нее болела 
голова. Хорошо, что она сказала об этом позже, а не сразу после сеанса. 
Головная боль часто является результатом воздействия на мышление человека с 
целью его перестройки, изменения обычного образа мыслей.
        Вы вряд ли заметили, что, наводя транс, я даю внушение таким образом, 
что если головная боль для данного человека естественная реакция, я ее не 
снимаю. Но во время внушения я подспудно предупреждаю, чтобы гипнотизируемый не 
волновался и без причины не пугался.
        (Эриксон обращается непосредственно к Кристине.) Что ты почувствовала в 
связи с головной болью?
        Кристина: Когда она возникла, это меня весьма озадачило, но я поняла, с 
чем это связано, потому что такое со мной уже случалось. Я отношу это к моему 
первому опыту гипноза. Во время занятий я была расстроена тем, что 
преподаватели разрешали ученикам делать постгипнотические внушения, хотя у них 
еще не было достаточной подготовки и они имели слишком мало информации о 
гипнотизируемых.
        Эриксон: Понимаю. Когда я преподавал в Американском обществе 
клиниче-ского гипноза, я давал установку против головной боли всем ... чтобы 
после семинара или практического занятия никто не испытывал лишних 
неприят-ностей.
        Кристина: Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что индуцирование одного 
ученика другим — это явное превышение их компетенции.
        Эриксон кивает головой и с улыбкой смотрит на Кристину.
        Кристина: Я была разочарована, вернее, расстроена, тем, что 
преподаватели допускали подобную практику. С другой стороны, я ведь не психолог 
и, возможно, заблуждаюсь. Даже не знаю, права ли я в своих выводах. Сначала я 
наблюдала, как ученики работают друг с другом. Я не торопилась, и моя очередь 
пришла последней, но студентка, которая наводила на меня транс, оказалась такой 
неумелой и давала такие дурацкие установки, что я просто не могла их выполнять. 
Но я все-таки старалась сотрудничать с ней из вежливости и чтобы не подорвать 
ее, хотя и скудные, но уже кое-какие знания. Может поэтому у меня разболелась 
голова. Вероятно, с тех пор головная боль повторяется после каждого наведения 
транса. Не знаю, права ли я.
        Эриксон: Больше не стоит об этом думать.
        Мое детство прошло на ферме. В школе мы изучали сельское хозяйство, и я 
там узнал о роли севооборота. Я решил поделиться своими знаниями с одним старым 
фермером. Он изо всех сил старался понять мои рассуждения о необходимости 
первый год засевать поле пшеницей, на следующий — овсом, затем — люцерной и так 
далее. Потом я узнал, как он жаловался, что у него от меня голова разболелась. 
(Смеется.) Это потому, что мои поучения требовали изменения всех его обычных 
представлений. Позже, когда я учился в колледже, мне как-то пришлось торговать 
книгами в одной этнической сельскохозяйственной общине. И там я узнал одну 
вещь: севооборот — это не просто взял да и поменял, как тебе заблагорассудится. 
Обычно глава семейства собирал своих женатых сыновей и соседей и они вместе 
обсуждали порядок смены посевов. Каждый фермер работал в соответствии с 
решением всей общины. А любая самодеятельность вызывала головную боль. 
(Улыбается.)
        Что касается поведения, с самого детства наши поведенческие навыки все 
больше закрепляются и становятся очень жесткими, только мы этого не осознаем. 
Мы считаем себя свободными, однако это не так. И это необходимо признавать.
        (Смотрит вниз.) Вернемся к моей этнической общине, не буду уточнять 
национальность. Все ее члены занимались фермерством. Я там продавал книги, а 
ночевал у кого-нибудь из жителей общины, и хозяин всегда брал с меня плату за 
ужин.
        Так получилось, что в один дом я заявился в полдень и попросил 
разрешения пообедать с хозяевами. Молодой мужчина убирал сено, а отец помогал 
ему. Прежде чем мы приступили к еде, была прочитана длинная глава из Библии и 
произнесена пространная благодарственная молитва. После еды опять была 
произнесена длинная молитва и прочитана еще одна глава из Библии.
        Вставая из-за стола, отец достал из кармана бумажник и сказал: “Я съел 
две средних картофелины с подливкой, два ломтя хлеба и два куска мяса”. Он 
перечислил все, что съел, посчитал стоимость и заплатил сыну за еду. Я спросил 
его: “Вы же целый день помогали сыну убирать сено, зачем же вы платите ему за 
обед?” “Да, я помогал сыну, — ответил отец, — но кормить себя я должен сам, вот 
я и плачу”.
        Однажды я заметил, как молодой человек проехал в своей машине в сторону 
ближайшего города, не обратив внимания на старика, который брел в том же 
направлении. Узнав молодого человека, я догнал старика и спросил: “Как же так? 
До города несколько миль, ваш сын на машине, а вы пешком. Разве он не мог вас 
подвезти?” “Сын у меня хороший, — ответил старик.— Выключать и включать мотор — 
на это пойдет лишний бензин, а это не дело. Пустые траты нам ни к чему”. 
(Улыбается.)