чердак, там хранится большая картонная коробка с твоими фотографиями. Я все 
собираюсь составить из них альбом”.
        Так они и сделали. А вот фотография маленькой Мэри в платье с 
рукавчиками-крылышками, стоящей возле той самой бамбуковой рощи. (Эриксон 
показывает фотографию Кэрол, та, рассмотрев, передает ее студентке слева.)
        Если пациент усилием подавил какие-то воспоминания, это не значит, что 
он обо всем забыл. Иногда лучше откопать эти подавленные воспоминания, эти 
жуткие воспоминания, дать выход чувствам, уму и моторике. Одними эмоциями 
историю не расскажешь. Если пробужден только разум — это словно прочитать 
чей-то рассказ в книжке. Ну, а какие-то телесные движения, вызванные 
воспоминанием, вообще ничего не говорят.
        Вот так Мэри подарила мне эту фотографию. И прибавила: “Я стала 
заниматься психологией, чтобы попытаться выяснить, что меня гнетет в моих 
воспоминаниях. Меня не интересует психология как предмет. Я замужем и счастлива.
 У меня прекрасный муж, чудесный дом и славные детишки. И не нужна мне никакая 
степень”. Так в течение тридцати лет — а Мэри было уже ею управляло вот это 
глубоко загнанное внутрь переживание.
        Занимаясь психотерапией, не пытайтесь раскопать все сразу. Начинайте с 
того, что ближе к поверхности.
        Однажды жена одного зубного врача попросила ввести ее в транс и вернуть 
в раннее детство. Я попросил: “Подскажите мне год или событие”. “Пожалуй, 
вернемся к дню, когда мне исполнилось три года”, — предложила она.
        Я перенес ее в это время, и она заявила, что ей три годика. В этот день 
ей устроили праздник, и я попросил описать, что происходило и что она сама 
делала в этот день. Она рассказала о праздничном торте, о своих маленьких 
друзьях, о том, что на ней было платье с аппликациями и что она каталась во 
дворе на своей лошадке.
        Когда женщина пробудилась и прослушала пленку с рассказом о дне 
рождения, она засмеялась и сказала: “Что-то здесь не так. Ни один трехлетний 
ребенок не знает слово “аппликация”, я-то уж точно не знала такого слова в три 
года. А уж о катанье на лошади не может быть и речи — дворик у нас был 
крохотный, там и лошадь даже не уместилась бы. Чистый вымысел”.
        Примерно месяц спустя она навестила свою мать и та сказала: “Конечно, 
ты знала слово “аппликация” в три года. Я сама шила тебе платья и все украшала 
аппликациями. Пойдем на чердак, и я покажу тебе фотографии, которые мы делали 
на каждом твоем дне рождения, там много и других снимков”.
        Они отыскали фотографии, сделанные когда ей было три года. На ней было 
платьице с аппликациями, и она каталась на лошадке во дворе. Жена дантиста 
заказала копии этих фотографий и подарила их мне. (Эриксон показывает их группе.
) Вот платье с аппликациями, а вот лошадка.
        Как люди взрослые, мы с ней поняли слово “лошадка” как “лошадь”. А у 
нее просто был трехколесный велосипед, похожий на лошадку. (Эриксон смеется.) И 
вопреки ее взрослым представлениям, трехлетний ребенок знает слово “аппликация”.
 Платье с “аппликацией” тому доказательство.
        Когда пациент говорит с вами на своем языке, не переводите сказанное на 
свой язык. Ее трехлетний ум вспомнил “лошадку”, а мы, взрослые, перевели это 
как “лошадь”.
        Еще раз предупреждаю: слушая пациента своими ушами и переводя его мысли 
на свой лад, никогда не считайте, что вы его поняли до конца. Язык пациента 
своеобразен. Для трехлетки “лошадка” — это “лошадка”, а для шестидесятилетнего 
человека “лошадка” — это “лошадь”.
        Будьте добры, который час?
        Стью: Два часа пять минут. (Стью — психоаналитик из Аризоны.)
        Эриксон: Я вам сейчас расскажу об одном клиническом случае. Пожалуй, 
даже о двух. Из первого вы поймете, что лечащий врач не играет абсолютно 
никакой роли. Однажды ко мне на прием пришел молодой адвокат из Висконсина. Это 
было около полудня в среду. Он рассказал о себе: “У меня в Висконсине практика, 
но нам с женой не подходит климат в тех местах. Нам хотелось бы переехать в 
Аризону и завести там детей. Я решил сдать экзамены на право открыть свою 
практику в Аризоне. Я пробовал пять раз и пять раз проваливался. Завтра, рано 
утром, я еду в Таксон, чтобы снова попытаться сдать экзамен”.
        Стало быть, он появился у меня в среду, в полдень, и намеревался на 
следующее утро отправиться в Таксон, где он уже пять раз проваливался на 
экзаменах по праву. “Вы сказали, что хотите с женой переехать в Аризону и 
обзавестись там детьми?” “Совершенно верно”, — ответил он. “Я не знаю 
законодательства штата Аризона, — заметил я, — я лишь психиатр и в 
юриспруденции не разбираюсь, но я знаю, как проходят такие экзамены. Желающие 
получить лицензию юристы собираются в определенном помещении в Таксоне и 
отвечают на вопросы в письменном виде. Экзаменационные вопросы размножены на 
мимеографе. На столах будут стопки вопросников и тетради в синих обложках. 
Каждый претендент получает вопросник и тетрадь, находит себе удобное местечко, 
садится и пишет целый день с девяти утра до пяти вечера. В пятницу он точно так 
же начинает в девять утра и заканчивает в пять вечера. В субботу он получает 
новый список вопросов и пишет до пяти вечера. Вот и весь экзамен. Каждый день 
новый список вопросов и письменные ответы”.
        Я ввел его в состояние глубокого транса и сказал: “Завтра утром вам 
нужно ехать на экзамены в Таксон. И вы говорите, что вам с женой хочется 
переехать в Аризону, что вам нравится там и не нравится в Висконсине. Так вот, 
вы встанете рано утром и поедете на машине в Таксон, а по дороге (а это 150 
миль с большим гаком) полюбуйтесь на открывающиеся перед вами виды по обе