только что-то не хочется.
        Эриксон: Самое главное открытие новорожденного (Кристина смотрит на 
кинокамеру) — это то, что он не осознает, что у него есть тело. Просто не знает 
об этом. “Это моя рука (Эриксон поднимает левую руку), а это моя нога”.
        Когда младенец голоден, он плачет (Кристина смотрит на студентов), а 
мать может взять его на руки, погладить по животику и уложить обратно в постель.
 Мышление у ребенка развито еще недостаточно, но на уровне ощущений он понимает 
многое. Когда голодный спазм повторяется (Кристина смотрит на студентов, а ее 
правая рука медленно поднимается), ощущение подсказывает ему: “Не надолго 
хватило мне этого обеда”. Мать снова берет его на руки и гладит по спинке, 
малыш воспринимает это как насыщение, до следующего приступа голода. Тогда он 
опять кричит, возмущаясь, почему это обед такой скудный.
        Через некоторое время, когда малыш приучается брать в руки и играть с 
погремушкой или другой игрушкой, он вдруг обращает внимание на свою руку. (Рука 
у Кристины перестает двигаться и останавливается на уровне чуть ниже плеча.) С 
интересом он пытается дотянуться до руки и, полный изумления, не может понять, 
почему эта “игрушка” ускользает от него, когда он пытается ее достать. Наконец, 
однажды малышу удается ухватить “игрушку” и он выглядит неимоверно озадаченным, 
потому что настоящая игрушка на ощупь совсем другая, чем “эта”... Причем “эта” 
есть по обе стороны от тебя.
        Появляется осязательная стимуляция, а с нею упрощается процесс 
дальнейшего знакомства со своим телом.
        Как получилось, что у тебя поднялась рука?
        Кристина: Еще не открывая глаз, я почувствовала, что она хочет 
подняться. Я знаю, где она сейчас.
        Эриксон: Для тебя именно это важно или то, что твоя рука поднялась, а 
ты не знаешь почему?
        Кристина (улыбается): Верно. Я всегда думаю, почему? Это ведь не первый 
раз.
        Эриксон: И что же?
        Кристина: Я всегда размышляю над этим и не первый раз наблюдаю, как это 
происходит. Обычно поднимается именно эта рука.
        Эриксон: Так что же заставляет ее подниматься?
        Кристина (отрицательно качнув головой): Не знаю.
        Эриксон: В твоем поведении есть многое, о чем ты не знаешь. У тебя 
обычно движется правая рука и поднимается к лицу. (Рука движется к лицу, вскоре 
тыльная сторона касается лица. Ладонь обращена к группе, большой палец и 
мизинец оттопырены.) Ты понимаешь, что все происходит помимо твоей воли: рука 
словно приклеилась к лицу и ты не можешь ее оторвать. Чем сильнее ты стараешься,
 тем крепче она приклеивается. Ну, постарайся отвести руку. Видишь, не 
получается. (Кристина улыбается.) Ты можешь опустить свою руку только одним 
способом... (Эриксон поднимает левую руку.) У тебя хорошая реакция. Ты тут же 
скопировала мое движение рукой.
        Кристина: Простите, не расслышала.
        Эриксон: Я сделал движение рукой. Ты начала копировать. Чтобы твоя рука 
опустилась на колени, тебе надо поднять вторую и, взяв первую, с силой толкнуть 
ее вниз.
        Кристина: Вот именно в этом месте во мне всегда идет ужасная борьба. С 
одной стороны, мне кажется, что я могу это сделать, а с другой — что это 
невежливо. И я не пойму, то ли я не делаю этого, потому что не хочу быть 
невежливой, то ли я на самом деле не могу этого сделать.
        Эриксон: Это понятно. Твой ум вмешивается в твое знание.
        Кристина: Так всегда происходит.
        Эриксон: Теперь все обратите внимание. Вы видели, чтобы в жизни 
кто-нибудь сидел так неподвижно, в застывшей позе? Сначала она даже не 
повернула голову в мою сторону. Двигались только ее глаза. Обычно вы 
поворачиваетесь лицом к собеседнику. (Обращаясь к Кристине.) А ты повернула 
глаза. Ты отделила свои глаза от головы и шеи.
        Кристина: У меня рука устала.
        Эриксон: Что? Не понял.
        Кристина: У меня рука устала.
        Эриксон: Рад это слышать. Когда тебе будет на самом деле невмоготу, 
твоя левая рука поднимется и толкнет правую вниз. Так ты полагаешь, что не 
спишь, не так ли?
        Кристина (слабым голосом): Да.
        Эриксон: На самом деле ты спишь. Но ты действительно не понимаешь, что 
ты спишь. Как ты думаешь, ты еще долго сможешь пробыть с отрытыми глазами?
        Кристина: Не знаю.
        Эриксон: Может, они сейчас закроются? (Кристина моргает.) И останутся 
закрытыми? (Глаза у Кристины закрываются.) Ну что, опять хочется поразмыслить 
над этим? (Кристина открывает глаза.)
        Кристина: Если бы я могла отключить этот дурацкий ум! Он вечно обо всем 
размышляет.
        Эриксон: Ты осознаешь, что не можешь встать?
        Кристина: Нет.
        Эриксон: У тебя не закрадывается сомнение, что ты сможешь встать?
        Кристина: Угу.
        Эриксон: А тебе не кажется, что ты неподвижна, как при крестцовой 
блокаде?
        Кристина: При чем?