идущих вразрез с первоначальным требованием автора, что ее команда проиграет и 
т. д. и т. п.
У нее намного повысилось настроение, и автор быстро приказал ей, чтобы она 
написала разные неприятные вещи в отношении тех лиц и предметов, которые ей 
нравились. Она получила большое удовольствие, поступая вопреки этой команде, и 
записывала левой и правой рукой одновременно хвалебные замечания и, запинаясь, 
но с каждым разом все меньше, вслух зачитывала их. Ей нравилось такого рода 
неповиновение, и в то же время она гордилась тем, что почерк у нее улучшается и 
повышается ее способность узнавать отдельные буквы и слова.
Ей дана была газета, и автор попросил прочесть отчет об игре ее любимой 
бейсбольной команды. Она тщетно пыталась сделать это. Тогда автор взял из ее 
рук газету и прочел вслух эту заметку, изменив ее таким образом, что она 
превратилась буквально в сплошное ругательство. Пациентка вырвала газету у него 
из рук и, запинаясь, плохо выговаривая слова, прочла ее правильно, наполовину 
смеясь, наполовину сердясь на автора. Это средство послужило тому, чтобы 
убедиться, что она может читать, если довести ее до состояния “сумасшествия”.
Конечно, автор нашел еще ряд других средств, которые были вариантами только что 
описанных приемов и которые помогали устранить ее равнодушие и скуку и держать 
пациентку постоянно в напряжении, в состоянии готовности, раздраженной и 
расстроенной, и в то же время поддерживать в ней надежду и уверенность в успехе 
лечения.
К ноябрю 1956 года ее на два месяца отправили домой, и она вернулась на лечение 
в январе. Этот курс лечения занял два месяца — январь и февраль. Когда она 
приехала на лечение, то оказалось, что она за это время утратила некоторые 
навыки из-за холодной погоды, которая стояла в это время в ее родном городе. Но 
в результате второго курса психотерапии улучшение наступило быстро и превзошло 
прошлые достижения.
Она снова вернулась домой, и ее друзья не замечали афазии, хотя семейный врач 
отмечал некоторые ее признаки. Алексия сохранялась, но уменьшилась в 
значительной степени. Автор потребовал, чтобы она писала ему раз в неделю 
письма, что было очень трудно для нее, а потом некоторые из них возвращал ей с 
требованием исправить отмеченные ошибки и вновь прислать их автору. Она 
негодовала по поводу такого оскорбительного отношения и отправляла письмо назад 
с пометкой: “Это в счет письма этой недели”.
Автор не засчитывал ей письмо, если она не смогла найти ошибку, и наказывал 
пациентку тем, что заставлял найти пропущенную ошибку и написать другое, 
дополнительное письмо. Так она была вынуждена очень внимательно читать, 
одновременно выполняя моторные действия (письмо), так как в уме она прочитывала 
слова по буквам.
Очень медленно она начала читать вслух короткие рассказы своей младшей дочери. 
Хотя ее алексия была еще далеко не полностью устранена, но она могла читать и 
читала даже некоторые заметки в газетах.
Ее показали многим врачам, и она вместе с автором просила их назвать свой 
первоначальный диагноз, почти все они отмечали, что ее правая нога несколько 
менее подвижна, и утверждали, что у нее тромбофлебит. Один раз она, смеясь, 
заметила: “Вы правы, но только ошибаетесь. Только послушайте, как я произношу 
это слово, и вы догадаетесь”. Потом она попыталась выговорить “тромбофлебит” и 
расхохоталась над своей неудачной попыткой, сказав: “Мне мешает моя афазия”.
Она еще была несколько неуклюжа из-за остаточных явлений пареза, временами 
ощущала в значительное степени повышенную чувствительность и какую-то глубокую 
боль в правой половине тела, причем холодная погода и повышенная влажность 
усиливали приступы спонтанных болей. Она по-прежнему принимала кодеин в 
небольших дозах и очень редко успокоительное. Именно она уговорила мужа 
переехать в штат Аризона, но не в г. Феникс, где жил автор, а в Таксой. Таким 
образом, она не могла посещать автора каждый раз, когда наступало ухудшение ее 
состояния, но встречалась с ним раз в три-четыре месяца. В Таксое она 
обращалась за помощью к терапевту, которого уважала, и который ей нравился.
Она, по совету этого терапевта и самого автора, выполняла составленную ими 
ежедневную программу, если не считать некоторых особенно холодных зимних дней. 
В этот период года ей хотелось встречаться с автором раз в один-два месяца в 
качестве гарантии “что я все еще в порядке, и это просто холод, который делает 
все таким трудным”. Она свободно развлекается, водит машину, выезжает на 
пикники вместе со всей семьей, делает покупки, но держит дома служанку для 
выполнения рутинных домашних работ.
Затруднения, возникающие при попытках сделать шаг назад, были скорректированы 
тем, что ее научили танцевать, что ей нравилось и раньше, до болезни. В танцах 
к ней присоединялись ее первые сиделки: Джейн — с явными трудностями, а вторая 
— весело и легко. Впоследствии Энн не испытывала никаких затруднений в танцах, 
когда к ней присоединялся муж.
Подъем и спуск по лестницам остался для нее тяжелой задачей, но переезд в 
другой город позволил им жить в одноэтажном доме. Однако с подъемом на 2—3 и 
даже 4—5 ступенек она справляется, если тщательно определит заранее число и 
высоту ступенек. Высокие лестницы она одолевает только с помощью посторонних.
Холод и повышенная влажность не только усиливают у нее симптомы таламического 
синдрома, но и уменьшают ее вкусовые ощущения. Это подтверждается тем, что она 
в эти периоды недооценивает или переоценивает качества приготовленных блюд, что 
обнаружили члены ее семьи, поскольку она была отличным поваром. В это время она 
осторожно накладывает в свою тарелку еду и старается съесть все, чтобы не 
потерять в весе из-за отсутствия аппетита.
Дискуссия.