рукой и ногой в такт стихотворения. Этой игрой они занимались регулярно 
десять-двадцать раз в день. Сначала Джейн произносила стихотворение медленно, а 
потом увеличивала скорость. Это проделывалось в различное время дня, иногда 
посередине обеда, иногда даже в ванной во время принятия душа. Постепенно Джейн 
начала не вовремя делать движения, что заставляло Энн, которая раздраженно 
делала такие замечания: “нет”, “нет, нет”, “вот так, вот так” или “нет, вот 
так”, поправлять ее. Не комментируя и не споря, Джейн исправлялась, но делала 
позже другие ошибки. Кроме того, Джейн начала читать стихотворение в различных 
темпах. Это также вызвало дополнительное раздражение у Энн, которая вскоре 
начала с трудом произносить различные слова стихотворения, хотя и частично. 
Когда Джейн заметила это, то начала намеренно делать ошибки в словах, и часто 
Энн с трудом произносила правильные слова, часто эта игра составляла честь 
терапевтического сеанса, так что ее успехи становились все очевиднее.
Автор считал, что в данном случае прямой гипноз недопустим; следовательно, Энн 
сказали, что его использовать не будут. (Много месяцев спустя Энн объяснила: 
“Вы дурачили меня, когда сказали, что гипноза не будет.)
Вместо этого автор сказал Энн очень осторожно, тщательно выбирая и произнося 
слова и, таким образом, удерживая ее внимание: “Когда Энн будет читать это 
стихотворение (стихотворение о гороховой каше не было единственным), слушайте 
внимательно, вслушивайтесь в каждый слог. Обратите на него все внимание, 
отмечайте каждый звук, все согласные и гласные. Вспоминайте каждое слово. 
Думайте над каждым словом. Тщательно вспоминайте то время, когда вы были 
маленькой девочкой, и вам нужно было выучить это стихотворение. Вспомните, кто 
выучил вас ему, где вы стояли и сидели, и как вы были счастливы, когда наконец 
выучили его”.
Вот короткий, но весьма показательный пример косвенного метода фиксации 
внимания пациентки: вызывая у нее воспоминания событий и ситуаций прошлого и 
индуцируя, благодаря фиксации внимания на них, состояние транса, автор, 
вероятно, способствовал развитию возрастной регрессии за счет осторожного 
использования событий из прошлого, о которых он узнал от Джейн и ее мужа после 
обстоятельных расспросов.
Кроме того, на самых первых этапах лечения была сделана попытка использовать 
речь младенцев, все эти слоги “ма”, “па”, “да” и т. п. как средство научить 
пациентку говорить. Однако это ущемляло ее самолюбие и подчеркивало ее 
младенческую беспомощность при разговоре. Это было явно очень опасное средство, 
хотя позже автор сказал Энн, чтобы она делала это, когда бывает в комнате одна, 
поскольку она “обещала” делать все, что ей скажут.
Кроме того, автор был единственным человеком, который верил в нее, и поэтому ей 
захотелось доставить ему удовольствие, а также встать с ним на равных в его 
глупых трюках. Таким образом, наряду с принудительными, эмоциональными мотивами 
научиться существовало особое состояние амбивалентности, смешанной симпатии и 
антипатии. За каждым таким сеансом следовало некоторое улучшение, и Джейн с 
энтузиазмом сообщала автору о проделанном накануне.
Стихи были перефразированы и вставлены в ситуацию, чтобы персонализировать их в 
соответствии с прошлым Энн. Так, на одном сеансе был упомянут некий уличный 
адрес, и Джейн по сигналу автора написала: “Энн и Билли целовались, сидя на 
дереве”. Краска стыда на лице Энн показала, что она полностью помнит этот 
эпизод из своего детства, и автор сразу же воспользовался этой ситуацией, чтобы 
зафиксировать внимание Энн, снова подчеркнуть время, место и трудности при 
заучивании детских стихов и необходимость всегда вслушиваться в каждое слово, в 
каждый слог и звук. Таким же образом были использованы другие, более или менее 
вызывающие смущение события из прошлой жизни Энн.
Однажды утром, когда Джейн готовила ужасно безвкусный завтрак для Энн, 
последняя оттолкнула Джейн в сторону. В тот же день, войдя первой в кабинет 
автора, Энн, с трудом выговаривая слова, сказала: “Я сержусь на вас, мне очень 
жаль, очень жаль”.
Выражение лица Энн показывало, что она очень зла на Джейн, что она сожалеет об 
этом, что она чувствует, что автор преследует какую-то цель, заставляя их вести 
себя подобным образом, и что она хочет убедиться в этом.
В ответ на это автор продекламировал ей экспромтом сочиненное им стихотворение, 
а Джейн тут же присоединилась к нему:
“Энн сердита, а мы рады,
Зато мы знаем, как ее обрадовать,
Бутылка вина заставит ее сиять,
А муж захочет ее обнять”.
В ответ Энн действительно просияла: “Он приезжает! Наконец-то!” Так уж совпали 
события, что ее муж действительно приезжал в эти дни в город, и весь этот сеанс 
был посвящен планированию, как проведут эти замечательные дни Энн и ее муж. При 
этом несколько раз удалось добиться того, чтобы Энн вслух назвала некоторые 
мероприятия, запланированные на эти дни. Автор похвалил ее за разборчивость 
некоторых ее замечаний, ее речи вообще и сказал несколько иронически, что, как 
бы зла она ни была, худшее еще впереди. Удивительным был и ее ответ: “Я готова”.
 Она начинала понимать, что происходит улучшение.
Затем автор научил Джейн, как нужно ей теперь, запинаясь и спотыкаясь, читать 
стихотворение о пресловутой гороховой каше. Она удивительно быстро усвоила это, 
а потом автор попросил Энн, которая ничего не знала об их сговоре, прочесть с 
Джейн это стихотворение, как бы та ни ошибалась.
Медленно она начала читать его; Энн сначала очень медленно, а Джейн начала 
увеличивать темп, а потом начала бормотать и ошибаться в словах так, что это 
вызывало все более ощутимое раздражение. Энн взглянула на автора, который ее