решения в том, чтобы приписать каждому человеку набор врожденных, генетически 
определенных категорий, посредством которых он переживает мир. Дальше в этой 
книге мы называем эти категории фильтрами восприятия. Конечно, наряду с 
врожденными категориями восприятия, Кант признает огромное влияние 
непосредственного личного опыта. Но, к сожалению, цена слишком высока; если наш 
опыт - результат действия глубоко скрытых фильтров, не зависящих от реального 
мира, то наша способность познавать мир быстро уменьшается, и мир становится 
все более зыбким.
     Забавно, что на индивидуальном уровне позиция Канта приводит к таким же 
неудовлетворительным последствиям, в том же вопросе о различиях в восприятии, 
где потерпел неудачу Юм. Кант тоже не может объяснить различий в восприятии, 
или ему приходится списывать их на патологическое неврологическое развитие 
врожденных категорий. В любом случае, мы знаем, что сказал бы на это Бейтсон: 
«Дрянная эпистемология!»
     Оба эти эпистемологических подхода совершенно неудовлетворительны по двум 
причинам. Во-первых, обратите внимание, в обоих случаях почти не остается места 
для личной ответственности. Если определенные органы чувств являются функциями 
физических свойств стимулов реального мира, или если стимулы, воздействующие на 
наши органы чувств, являются всего лишь функциями врожденных категорий 
восприятия, вопрос о личной ответственности становится спорным.
     Во-вторых - обе эти позиции не в состоянии решить проблему разделенности 
тела и разума. Юм и его отряд осуждены бесцельно и бесконечно блуждать, 
вовлекаясь в каждое основанное на чувственном опыте переживание. А Кант и его 
войска остаются демобилизованными, запертыми в своей (индивидуальной) 
неврологии. Задача Юма и эмпириков - освободиться от тирании чувственного мира, 
а Кант и идеалисты, пойманные в ловушку ментальных категорий, должны найти 
дорогу назад, в реальный мир. Если у читателя есть опыт профессиональной работы 
с психически больными, он без труда увидит в этих двух подходах аналогии 
характерных синдромов психических заболеваний. Таким образом, с точки зрения 
проблемы раскола между разумом и телом, эмпирикам приходится иметь дело с 
паттернами исключительно физического мира - и тогда психология рушится, уступая 
место физике. А идеалисты вынуждены постоянно бороться и оправдывать любые 
связи между их отправной точкой (разумом) и миром, если подобные связи вообще 
можно продемонстрировать. Откуда нам знать? Идеалистическая позиция, не 
прикрепленная никаким якорем к физическому миру, исторически имеет тенденцию 
дрейфовать в направлении спиритуализма.
     Такой была общая интеллектуальная атмосфера, к которой обращался Бейтсон. 
Фокус состоял в том, чтобы объединить два полярных и, очевидно, 
гиперболизированных подхода эмпириков и идеалистов. Благодаря своему 
британскому происхождению, Бейтсон начал с эмпирической традиции, и сумел 
посмотреть на нее по-новому. На очень глубоком уровне он знал, что в XIX и XX 
столетиях методологическое искушение психологии блестящими успехами физических 
наук стало исторической трагедией - чудовищной путаницей, ошибкой как 
логического описания, так и логического уровня. Все же, его задачей было, не 
впадая в мистицизм, продемонстрировать существование фундаментальных различий 
между паттернами физического, чувственного мира и паттернами мира отраженного, 
паттернами психики. Он доказал существование этих различий несколькими разными 
способами. Он был, например, весьма нетерпим к размытости мышления, характерной 
для некритичного использования в дискуссиях о разуме физического феномена 
энергии. Если бильярдный шар А столкнется с бильярдным шаром Б с определенными 
скоростью, массой, углом воздействия, и если оба они находятся на поверхности с 
определенными характеристиками трения, то можно точно указать следующее:
     1. Конечные положения А и Б.
     2. Независимо от специфических характеристик А и Б с точки зрения массы, 
скорости и угла воздействия, можно с уверенностью сказать, что будет соблюден 
второй закон термодинамики. То есть физическая энергия, воплощенная в начальном 
движении бильярдного шара, еще до воздействия, отразится на последующем 
столкновении.
     Другими словами, в неживых системах существует сохранение энергии. Этот 
паттерн универсален. Сравним эту ситуацию с аналогичным взаимодействием в живых 
системах. Если я укажу вам начальное положение, массу, угол воздействия и место 
контакта моей ноги и моего пса по кличке Дух, вы сможете предсказать не так уж 
много. Нельзя быть уверенным даже в том, что мой палец закончит свое движение 
там же, где и вся нога, а не в зубах Духа, на некотором расстоянии от остальной 
части моей ноги. Чтобы отличить такое нетрадиционное взаимодействие - типичное 
для живых систем - от его аналога в физическом мире, Бейтсон назвал его 
коллатеральной (дополнительной) энергией.
     Или его блестящая догадка, что и Дарвин и Ламарк оба были правы - 
эволюционная теория Дарвина действует в известном нам мире биологических форм, 
а эволюционные конструкции Ламарка движут миром идей и культуры. Это - другой 
пример его упорных и настойчивых утверждений, что в физическом мире и мире 
психики действуют различные паттерны. Оставаясь непоколебимым в своих взглядах, 
что структуру мира психики и физического мира определяют разные паттерны и 
законы, Бейтсон никогда не предлагал механизма, объясняющего, как возникли эти 
различия. Сам по себе тезис Бейтсона полностью поддерживал его современник - 
человек, которого обычно считают ведущим физиком ХХ века.
     «Я вижу, с одной стороны, совокупность ощущений, идущих от органов чувств; 
с другой стороны, совокупность понятий и предложений. Связи понятий и 
предложений между собой - логической природы, задача логического мышления 
сводится исключительно к установлению соотношений между понятиями и