подрагивали только две черточки.
– Гляди-ка, командир! Твои десять миллионов смылись!
Блейд поглядел.
– Будем считать, джентльмены, что я инвестировал свой выигрыш в «Банк Нью-Йорк»,
 а тот лопнул.
– Ну уж нет! – Нибел покачал головой. – Скорее на Манхэттэн высадится 
инопланетный десант, чем прогорит эта контора! Там держит капиталы мой старик,
 – признался он спустя секунду, – а нюх у него, как у ищейки.
* * *
Ричард Блейд спал.
В пути он спал много, ибо кроме сна, покера и болтовни с пилотами заняться было 
нечем. Странно, но его энергичная натура, его сильное тело будто бы не 
возражали против такого времяпрепровождения – возможно, предчувствуя, что 
энергия и силы понадобятся в скором будущем.
Ричард Блейд спал, и сны его в невесомости были легкими и приятными, как луч 
майского солнца, путешествующий по пестрому ковру и освещающий то прихотливый 
завиток узора, то фон, сотканный из нитей двадцати цветов, то розовую чашечку 
тюльпана или изысканные лепестки орхидеи. Иногда он улыбался во сне, любуясь 
наплывавшими видениями, иногда сжимал кулаки, но даже в такие минуты лицо его 
оставалось ясным. Он снова странствовал в лесах и горах, сражался и побеждал, 
плыл в океане на крутобоком паруснике, любил, вдыхал соленый и свежий ветер, 
наслаждался молодой силой, бурлившей в крови. Ему снова было тридцать три; 
может быть, тридцать четыре, и уж никак не больше тридцати пяти.
…Он стоял на склоне горы, пологими террасами спускавшейся вниз, к морю, такому 
пронзительно-синему, словно его поверхность была гранью огромного, тщательно 
отполированного сапфира. Он был наг, и яркое южное солнце ласкало кожу, 
приветствуя странника в новом мире, юном, прекрасном и загадочном. Он видел 
могучие дубы, обрамлявшие террасы, зеленые свечи кипарисов, вытянутые в 
небесную синь, блестящие лаковые кроны лавров, заросли колючей акации; меж 
темными лентами лесов простирались лужайки с изумрудной травой, и он находился 
как раз на окраине такой просторной поляны.
Посередине нее темнел сложенный из гранита жертвенник – низкий серый пьедестал, 
на котором высилась увитая цветами статуя местного божества. Она казалась 
небольшой; издалека Блейд не мог разглядеть ни лица, ни фигуры, ни позы, только 
смутный силуэт, блеск белого мрамора да пестрые гирлянды цветов. Он решил, что 
этот божественный символ, мирный и величественный, прекрасно гармонирует с 
морем, и с лесистым склоном горы, и с городом, чьи светлые стройные каменные 
башни вздымались на побережье – там, где зеленая земля обнимала руками-мысами 
обширную бухту.
Внезапно послышался звук, тонкий и протяжный посвист свирели. Она тянула и 
тянула нежную мелодию, хрустально-чистую, как воздух этой Аркадии; и, двигаясь 
ей в такт, из-за деревьев стали появляться гибкие фигурки. Они танцевали, 
вытягиваясь многоцветной змейкой, такой же гибкой и упругой, как их тела. Блейд 
видел развевающиеся хитоны – бирюзовые, розовые, палевые, сиреневые; стройные 
босые ноги ступали по мягкой траве, нагие руки плавно покачивались, отбивая 
ритм, волосы – рыжие, огненно-золотистые, каштановые, темные, как вороново 
крыло, и светлые, как лен, – падали на обнаженные плечи.
Цепочка девушек обошла статую, закружилась в хороводе; хитоны взлетели вверх, 
как крылья бабочек, поплыли в теплом воздухе и огромными цветами опустились в 
траву. Нагие плясуньи шли то влево, то вправо, высоко поднимая колени, 
прогибаясь назад, подставляя лица ветру и солнцу. Метались локоны, щекоча и 
лаская спины, колыхались стройные бедра, играли в прятки с травой маленькие 
ступни, текла, струилась мелодия…
Блейд, очарованный, покинул опушку. Он двигался прямо к алтарю, окруженному 
кольцом теплой юной плоти, такой соблазнительно-дразнящей, такой многоликой, 
разнообразной, сладостной… Он миновал разбросанные в траве хитоны; тонкая 
прозрачная кисея вздымалась волнами под его ногами, исходила волшебным ароматом 
девичьих тел. До хоровода оставалось с десяток шагов, и он замер, приглядываясь 
к молодым плясуньям, сравнивая, выбирая.
Эту… нет, лучше ту… или все-таки эту…
Он прыгнул, подхватил на руки девушку; темный шелк волос расплескался по груди, 
алые губы дрогнули в испуганном вскрике. Флейта замолкла, хоровод распался, 
нагие фигурки заметались перед алтарем, словно моля свое божество о защите, и 
тогда загрохотали барабаны. Они стучали мерно, грозно, воинственно, и темная 
опушка дубовой рощи вдруг ощетинилась копьями.
На Блейда надвигалась фаланга. Теперь на поляне сверкали не девичьи нагие тела, 
а бронза панцирей; не прозрачные хитоны шевелил ветерок, а развевал плащи и 
жесткие плюмажи; не гибкие тонкие руки плавно струились в воздухе, а пронзали 
его копья и мечи. И девушка, пойманная им, вдруг превратилась в меч: длинный 
блестящий клинок с рукоятью из оникса, черного, как локоны красавицы, теплого, 
как ее кожа.
Любовь, битва! Нежные объятия после смертельной схватки, кровавый бой после 
поединка в постели! Что еще нужно мужчине!
Подняв сверкающий клинок, Блейд испустил боевой клич.
* * *
– Ты что ревешь, как гризли во время случки? – Темная рука Гарри Нибела 
вцепилась в воротник комбинезона, и невесомое тело Блейда выплыло из ящика. Он 
раскрыл глаза, осмотрел крохотный отсек, принюхался к затхлому воздуху и 
буркнул:
– Сон…