как я знаю, что мой брат также страдал от него. Я выдвинул свою теорию: видения 
были рефлекторным отражением на сетчатку глаза сигналов от мозга при его 
сильном возбуждении. Это, конечно, не было галлюцинацией, которая зарождается в 
больном и испытывающем муки сознании, так как во всех других отношениях я был 
совершенно нормальным и уравновешенным. Для того чтобы понять мои переживания, 
представьте себе, что мне пришлось присутствовать на похоронах или на подобном 
воздействующем на нервы событии. После этого, в ночной тишине, перед моими 
глазами, против моего желания, непременно появится пронизывающая мой мозг живая 
картина этой сцены и не исчезнет, несмотря на все мои попытки изгнать ее. Если 
мои предположения правильны, то, вероятно, возможно спроецировать на экран 
любой задуманный образ и сделать его видимым. Такое достижение внесло бы 
кардинальные изменения в человеческие отношения. Я не сомневаюсь, что это чудо 
возможно и к нему придут в будущем. Могу добавить, что я тщательно обдумывал 
возможность решения этой проблемы.
Я пробовал передавать картину, которая была в моем сознании, человеку, 
находящемуся в другой комнате. Чтобы освободиться от мучительных образов, я 
старался сконцентрировать свое внимание на чем-то другом, виденном мною раньше; 
таким образом, я ощущал временное облегчение, но для достижения этого я должен 
был постоянно вызывать в воображении новые образы. Очень скоро я обнаружил, что 
все образы, которыми я располагал, исчерпались; мое «кино», если можно так 
сказать, быстро прокрутилось, потому что я мало где бывал и видел только то, 
что было в доме и в ближайшей округе. Когда я проводил такие «сеансы» во второй 
или в третий раз, для того чтобы изгнать с глаз долой эти видения, мой метод с 
каждым разом терял свою силу. Тогда я, следуя инстинктивному побуждению, начал 
мысленно выходить за пределы своего знакомого малого мирка и накапливать новые 
впечатления. Сначала они были очень неясными и как бы улетучивались, когда я 
старался сконцентрировать на них свое внимание. Но постепенно они стали 
вырисовываться все ярче и отчетливее и в конце концов приобрели форму реальных 
вещей. Вскоре я сделал открытие, что приятнее всего я чувствую себя, когда 
получаю целую вереницу новых впечатлений, и тогда я начал путешествовать – в 
своем воображении, разумеется. Каждую ночь, а иногда и в дневное время, когда я 
оставался наедине с собой, я отправлялся в свои путешествия – видел новые места,
 города и страны, жил там, заводил знакомства, приобретал друзей, и хотя это 
может показаться невероятным, но факт то, что они были мне так же дороги, как и 
друзья в реальной жизни, ничуть не менее яркими в своих проявлениях. Проделывал 
я это постоянно лет до семнадцати, до той поры, когда я всерьез настроился на 
изобретательство. Тогда я с радостью обнаружил, что с невероятной легкостью 
могу представить в воображении все, что пожелаю. Мне не нужны были модели, 
чертежи или опыты. Я мог все это столь же реально изобразить в уме. Таким 
образом, я неосознанно приблизился, как мне казалось, вплотную к возможности 
развить новый метод материализации изобретательских концепций и идей, который 
решительно противостоит экспериментальному и является, по моему мнению, гораздо 
более быстрым и эффективным».

Чем не описание ощущений ясновидящего или путешествующего в астральном мире. 
Добавьте к этому такой факт. К двенадцати годам Никола Тесла постоянно 
практиковал самопожертвование и самоконтроль – парадоксальное сочетание, 
которое сопровождало его всю жизнь
[38]
. Отметим, что эти духовные практики популярны среди адептов мистики и 
оккультизма.


В 1874 году Никола Тесла заболел холерой и провел в постели девять месяцев
[39]
. Позднее он напишет в своей автобиографии:

«То, что мне пришлось испытать за время этой болезни, превосходит все, чему 
можно верить. Мое зрение и слух были экстраординарными всегда. Я мог отчетливо 
распознавать предметы на таком расстоянии, когда другие не видели и следа их. 
В детстве я несколько раз спасал от пожара дома наших соседей, услыхав легкое 
потрескивание, не нарушавшее их сон, и звал на помощь. В 1899 году, когда мне 
было уже за сорок, я проводил свои опыты в Колорадо и смог отчетливо слышать 
раскаты грома на расстоянии 550 миль. То есть мой слух был острее обычного во 
много раз, хотя в то время я был, так сказать, глух, как валун, по сравнению с 
остротой моего слуха в период нервного напряжения.
В Будапеште я мог слышать тиканье часов, находившихся за три комнаты от меня. 
Когда в моей комнате на стол садилась муха, это отзывалось в моем ухе сильным 
глухим звуком, словно падало тяжелое тело. Экипаж, проезжавший на расстоянии 
нескольких миль, вызывал дрожь, пронизывавшую все мое тело. От свистка паровоза 
за двадцать-тридцать миль от меня стул или скамья, где я сидел, начинали так 
сильно вибрировать, что боль была невыносимой. Земля у меня под ногами 
постоянно сотрясалась. Я вынужден был ставить кровать на резиновые подушки, 
чтобы хоть какое-то время отдохнуть по-настоящему. Возникавшие вблизи или 
вдалеке шумы, похожие на рычание, зачастую воспринимались как произнесенные 
слова, которые могли бы меня напугать, если бы я не умел раскладывать их на 
составные части. Когда солнечные полосы, периодически появлялись на моем пути, 
меня словно били по голове с такой силой, что я чувствовал себя оглушенным. Мне 
приходилось собирать всю силу воли, чтобы пройти под мостом или другим 
сооружением, так как я испытывал ужасающее давление на череп. В темное время я,