Николе казалось, что река Лика очень зеленая, а Госпич весьма велик. В новом 
храме Милутина бесчисленные свечи горели за живых и за мертвых. По праздникам 
отец захаживал в католическую церковь.
После службы он и священник католического прихода Костренчич стояли в церковном 
дворе, держась за руки.
— Сколько окон! — шептал мальчик.
После переезда Никола прислушивался к голосам улиц, пульсировавшим то отчетливо,
 то приглушенно:
— Могу переговорить с Томой, если он вернет мне инструмент…
— Он учился в школе с моим покойным братом…
— Вчера весь день плохо себя чувствовал. Отвык я от этого. Говорю: Мила, свари 
мне супчик…
— Эй, кум, присаживайся, нам одного игрока не хватает…
— …а тот все доливает. Знаешь, как эта музыка гремит…
— …и я приговорил четыре тарелки супчика…
— А я хочу, чтоб ты о детях своих заботился, а не по кабакам шлялся!
Николе казалось, что люди разговаривают не друг с другом, а мимо друг друга.
— Люди слепы, — говорила Джука сыну. — Ничего не видят. Ничего не понимают. 
Почти все.
*
Никола размышлял о жизни в Смиляне.
В своем селе он не был первым мальчиком, заметившим, что карманные часы легче 
открыть, чем закрыть, не был он и последним из тех, кто пробовал прыгать с 
крыши с зонтиком в руках. Вечно он чем-то был занят. Рассыпал на чердаке орехи 
для просушки. Катался верхом на овце и пытался оседлать гусака. Гусак с 
холодными крокодильими глазами ущипнул его в пупок. Воодушевившись лекцией «О 
вреде, наносимом воронами посевам», пробовал перебить их, но они его заклевали.
В Смиляне Джука поливала умывающемуся Милутину над клумбой, чтобы заодно 
напоить и цветы. Весной распускающиеся деревья были похожи на облака. Ночью — 
на привидения. Летом пели пчелы. Вечерами люди рассаживались перед домами и 
разбивали кулаком арбузы. Пахло пылью. Майские жуки во мраке ударялись Николе в 
лоб.

В этом гомеровском мире мама пела о Предраге и Ненаде
[2]
. Отцовские друзья выглядели как Менелай и Гектор. Но не все.

— Дай руку! — кричал поп Алагич Луке Богичу.
— Только верни мне ее, — ставил условие ужасный охотник.
Лицо Луки Богича, совсем как у фавна, таращилось на Николу. Мальчик попытался 
выдержать этот зеленый взгляд, но испугался и опустил глаза. Богич топтал 
утренний, по колено туман и наверняка знал, откуда вспорхнут перепелки. Он мог 
разглядеть силуэт тетерева на полной луне. Этот наводивший ужас охотник на 
глазах у детей ловил мух и поедал их. Дети визжали:
— Кошмар!
Они не замечали, что Богич хватал мух одной рукой, а в рот отправлял пальцы 
другой руки.
Вереница единорогов вышагивала под кроватью. Светлячки загорались в летних 
сумерках. Иногда кто-то из дедов засматривался на молодой месяц. Ухватившись за 
мочку уха, принимался подпрыгивать на одной ноге, выкрикивая:
— Ты — старый, а я — молодой!
*
А в Госпиче в ранний полдень тени от домов походили на рогатых улиток. Улицы 
были длинными. Бульвары заполняло воркование горлиц: гули-гули-гули!
По мостовой вышагивали молодые люди с бакенбардами, в длинных удобных сюртуках 
и светлых полуцилиндрах. Подражавшие им ребята умели на ходу кривить губы 
особым образом. Николе не хотелось выходить лишний раз из дому, чтобы не 
сталкиваться с кривляками. В новом окружении он все чаще искал уединения и 
потому стал много читать.
— Нельзя! — запрещал ему отец.
— Почему?
— Потому что испортишь глаза.
Ночью Никола затыкал паклей замочную скважину и щель под дверью. Читал при 
свечах, которые делал сам. Иногда пламя было спокойным и неподвижным, и тогда 
он грозил ему пальцем. Иногда огонек пытался сорваться с фитилька. Мальчик с 
восторгом глотал предложения до тех пор, пока на стене росла его тень. Книга в 
руках была порой больше самого читателя. С замирающим сердцем он задувал свечу 
каждый раз, когда ему чудились отцовские шаги.
Устав от тайной науки, Никола поспешил записаться в городскую библиотеку. С 
разрешения пьяного библиотекаря он начал расставлять по полкам книги, ранее 
скучавшие в пыли. Он вытирал кожаные переплеты, пахнущие сушеными фруктами. Он 
был благодарен людям, писавшим книги, очень благодарен. Они стали его друзьями 
в городе, где у него не было друзей.
— Нет, ты только посмотри, как этот пацан присосался к библиотеке! — жаловался 
бездельник-библиотекарь жене.
Жена постукивала пальцем по своему прыщавому лбу, шепча:
— Дурачок, наверное…
Прочие тоже так думали.
Никола вечно таскался с книгами по школьному коридору. Однажды дорогу ему с 
угрожающим видом преградил толстячок по имени Моя Медич.