Тесла огляделся в знакомой квартире. Пыльные занавески. Необъяснимая тревога. 
Цветы, страдающие элефантизмом. На картине в гостиной все с таким же 
воодушевлением короновали Матию Корвина. Белая штукатурка оттеняла жемчужные 
слезы в возбужденных глазах.
Молодой человек, борющийся с забвением, попросил разрешения открыть двери 
«своей комнаты».
В тот же момент дрожь комнаты попала в резонанс с биением сердца.
— В этой кровати я едва не умер.
Да, в этой кровати он прошел через мучения, достойные средневекового мистика. 
Он настолько устал, что ему захотелось прилечь где-нибудь восьмью этажами ниже. 
И тут хозяйка украдкой поцеловала его. Он дрожал, и мир вокруг него дрожал, но, 
вместо того чтобы эта дрожь поглотила друг друга, ее ритмы бешено сталкивались.
Болезненное возвращение памяти было хорошим признаком.
— Я читала о тебе в парижских газетах, — сказала госпожа Варнаи, как бы 
подсказывая ему тему. Она гордилась им и восхищалась по-своему, тихо. Ее сын 
был теперь лекарем в Пожуне. — Да, он приедет, — говорила она. — Приедет… Как 
только сможет.
Кожа уже съеживалась на ее шее. Но глаза оставались живыми. Глаза были как 
рельсы, сверкающие в направлении бесконечности.
— Здание парламента начали строить еще при мне. Когда его закончат? — спросил, 
улыбаясь, Тесла.
— Никогда! — вздохнула госпожа Варнаи, опуская чашечку кофе на стол.
Он вышел в пахучий вечер, ах, в вечер фонарей, скрытых кронами деревьев. 
Тивадор Пушкаш угостил его лучшим в мире рыбным паприкашем.
— Я живу в обратном направлении! — рассмеялся Тесла.
— Хорошо, что ты приехал, — радостно прохрипел Пушкаш. — Очень хорошо, что ты 
опять здесь.
Паганини утвердил скрипку под крупным подбородком, и самая тонкая струна запела,
 как птица. Музыка превратилась из печальной в неудержимую. Танцовщик с бокалом 
вина на шляпе ударял ладонями по голенищам сапог.
Тесла почувствовал себя умершим. Воскресшим. И сейчас он возвращается туда, где 
некогда жил.
Утром он прогулялся по парку.
Настоящая лихорадка привела его в этот город. Это было место Богоявления, 
объединившего его и Сигети.
Майский дождь, который сначала отметился в лужах, мягко целовал листья. Парк 
заблагоухал. Расходящиеся на воде круги сменялись со скоростью пианиста. Дождь 
падал на уток, плывущих по озеру. Он смотрел, а рядом кто-то другой смотрел на 
него. Воспоминания, окрашенные ностальгией, донесли голос Сигети:
— Как ты, дружище?
В воскресенье он помолчал с родителями Сигети, возвращая им перстень и часы. В 
паузе он долго умывался в туалете. Когда-то Фаркаш Сигети рассказывал им о роли 
сердца в венгерском народном искусстве. Он советовал им быть осторожными в 
оказании услуг:
— Сами не предлагайте, но отказывать в просьбе — грех.
Когда-то старый архитектор слушал не шевелясь и оживленно жестикулировал, 
рассказывая. Сейчас он едва шевелил языком. Говорил в основном Никола, и то 
вопреки желанию.
Он вызвал его. Он увел его туда…
— Простите, — все время хотелось сказать ему. — Прошу вас, простите!
Никто его не обвинял.
Он передал им часы, перстень и деньги.
— Спасибо вам, — отозвались родители.
Вечером кто-то наложил грязную руку на душу Теслы. Темная ладонь меланхолии 
щекотала его диафрагму, пытаясь определить, из какого материала она сделана.
Сквозь платановый туннель извозчик доставил его в дядюшкин дворец в Помазе, под 
Будапештом.
Жители Лики хвастались, что их край дал миру двух первооткрывателей: Николу 
Теслу и Паю Мандича, который открыл и окрутил самую богатую сербскую невесту в 
Венгрии. По имению его тестя Петра Лупы в Помазе коляска ехала два часа.
Состарившийся офицер Павел Мандич жаловался на боли в суставах. Доктор 
утверждал, что это подагра. Павел не верил. Бывшая красавица с мешками под 
глазами, дядюшкина жена Милина, неустанно ругала его:
— Офицерищем ты был и остался, это тебя и погубит. Тебе хоть кол на голове теши,
 все равно по-своему сделаешь.
Дядя надувал щеки и защищался словами:
— Эй! Не считая знаменитых Трбоевичей из Медака, Милоевичей из Могорича, 
Богдановичей из Вребаца и Дошенов из Почителя, Мандичи из Грачаца — одна из 
самых знаменитых семей в Лике!
Он с гордостью демонстрировал Николе туннель под кронами, ведущий ко дворцу:
— Нет, платаны — это вещь! Их хоть на луне посади, они и там красоту наведут.
Заикаясь после второй бутылки, Павел рассказывал Николе о родственниках. Дядя 
Петр стал митрополитом и присягнул императору. Как старый дядюшка Бранкович? 
Еще ковыляет. Посмотри на эту дрянь, что на стенке висит. Это он мне подарил.
Как жизнь у Марицы и Ангелины? Как сказать…
Вдруг наступило мгновение перемен, и оно не сказало: «Эй, я мгновение перемен!» 
— потому что оно никогда об этом не объявляет.
— Изменился Никола, — сказала тетка дядюшке.
Николу задевало, когда ему говорили, что он изменился, особенно когда он и не 
думал меняться.