пели, как птицы, и ревели, как огромные животные. Там раскрашенные деревенские 
телеги, похожие на ярмарочные сердечки, катили в тени трамваев.
Но… Но… Но…
Возвращение домой было бы поражением.
И что теперь?

Ничего, кроме смеха,


Ничего, кроме праха,


Ничего, одна пустота.


И все беспричинно живет.

Опавшие листья засыпали его тихое жилище поблизости от парка Гранмерси. Зеленые 
и желтые пятна с мостовой переселялись в мозг. Эта прекрасная квартирка стала 
для Антала западней. В этой квартире он напевал прекрасные самоубийственные 
песни. В этой квартире он готов был из жалости к самому себе совершить харакири.

— Каждый любит, чтобы ему хоть что-то прощали, — ухмылялся он в пшеничные усы.
Тесла отдыхал от работы — в работе! Сигети после работы надо было огромное 
количество отдыха, который сам по себе превращался в усталость. Что это за 
отдых, если не злоупотреблять им? Днем он беседовал с Теслой об отношениях 
между эфиром, электричеством, материей и светом.

Вечером инерция накладывала лапу на Антала Сигети, опустошала его и начинала 
жить вместо него. Афродита посылала к нему Ату
[9]
, которая сотрясала его сердце морской болезнью и черным безумием. Он пытался 
обуздать бешенство плоти. Улыбка сатира коверкала его губы. Разврат стал 
необходимостью. Его влекла та же сила, что вызывает приливы и отливы. Бог 
превратил его в саму алчность. Сигети, как некогда Тангейзер, безвольно спешил 
в пекло наслаждений. Войдя в бордель, он сбрасывал сюртук, а почувствовав в 
волосах женскую руку, томно вздыхал:

— Ах!
Постыдная капитуляция превращалась в сладостное облегчение.
Сигети продолжал восхищаться скользким чревом женщин. Девки, которые повидали в 
жизни множество членов, уверяли, что в его корне есть нечто особенное. Смех 
блядей напоминал треск сучьев в костре. Своей любимой девице Нелли он приносил 
цилиндр, наполненный розами. Он гладил ее по щекам и губам. Позволял ей сосать 
свой палец. Тискал округлую женственность, которую невозможно скомкать, и ждал, 
когда оргазм переместит его в центр мироздания.
Сигети стал поклонником голого канкана, на который покойный Педди Мэлони 
пытался затащить Теслу. Вскоре после возвращения из Питсбурга он стал 
специалистом по нью-йоркским борделям, начиная с самых дорогих и кончая 
обычными.
Подвязки. Кружевные невероятные бюстгальтеры. Волнение. Ноги в чулках на его 
плечах. Белые взрывы. Множество тряпочек, в которых тонут пальцы, округлости 
тела. Теснота. Проникновение и удары. Охватывающие бедра. Овладение. Бесстыжие 
ласки. Чмоканье и посасывание. Судороги до последнего удара пульса. Облизывание 
и опять чмоканье, хихиканье и щипание. Ускользание и покорение, исчезновение в 
пропасти, в буйстве и пустоте. Вдохновение страсти. Сдавленные крики. Сломанное 
дыхание.
Это помогало ему выживать.
Раньше Антал лечился от нерегулярной жизни теплыми ваннами, боями с тенью, 
прогулками на природе. Тесла спрашивал его, почему он больше этим не занимается.
 Сигети впадал в банальные антиамериканские декларации:
— Здесь нет природы!
— Как это «нет природы»? — возмущался Тесла. — Здесь прекрасная природа, ты 
только выберись из Нью-Йорка.
Сигети и не думал.
Откупорив с Теслой бутылку токайского, он делался малодушным. Закрывал глаза, 
чтобы понять, как глубоко может погрузиться в пьянство, словно несясь на санках 
по склону, который становится все более пологим. После этого произносил:
— Я промотал всю жизнь.
— Нет, — возражал его друг. — Ты просто не заметил, как стал серьезным 
человеком.
*
Похоже, само тело Антала восстало против того, что душа отказывалась замечать.
Тесла предупредил его, как предупредили его самого, когда он в Граце заигрался 
в карты:
— Притормози!
Той весной Вестингауз готовился к решающей схватке с Эдисоном. Он прижал автора 
своего двухфазного мотора:
— Никола, на их цирковые представления вы должны ответить собственным научным 
представлением!