«Ideale» или «Glocke».
— Заметно, что каждую строчку понимает, — хвалил его Чучкович.
— Понимает и чувствует, — добавлял Попович, который сам был поэтом.
К настоящим духовным упражнениям Милутин приступал, когда они с сыном 
оставались наедине. Он заставлял Николу учить наизусть тексты, тренироваться в 
ораторском искусстве и угадывать чужие мысли. Тесла наблюдал, как отец 
иезуитски заглядывает в лицо ученика и приказывает:
— А ну-ка, ударь по Аристотелю!
Он постоянно повторял с Данилой эту игру. Голосом несостоявшегося офицера 
приказывал:
— А ну-ка, ударь по Декарту!

*

Пощипывая пушок на верхней губе, Данила обращал взор к окну и начинал:
— Декарт подвергал сомнению собственное существование, подозревая, что видимые 
вещи — всего лишь декорации, что расставил вокруг него злонравный демон. — 
Юноша раздумчиво помолчал. После чего возвысил голос: — Мучимый универсальными 
сомнениями, философ стремился к ясности. В возбуждении или, может быть, из 
упрямства он произнес знаменитую фразу: «Я мыслю, следовательно, существую!» — 
Тут Данила улыбнулся и заметил: — Вопрос, мучивший Декарта, в общем-то, не был 
новым. В четырнадцатом веке Джон из Мирекорта заявил: «Если я говорю, что 
отрицаю или, по крайней мере, сомневаюсь в собственном существовании, то 
противоречу сам себе. Могу ли я сомневаться в собственном существовании и не 
иметь возможности подтвердить это?» Святой Августин, предвидя Декартову дилемму,
 воскликнул: «Если я обманываюсь, я уже существую!» — Данила Тесла воздел руку 
и закончил, как тореадор, наносящий быку последний удар: — Наконец, Декарт 
являлся мыслителем, и ничего странного не было в том, что мышление давало ему 
возможность достичь ясности. Если бы он был садовником, то подтверждение своему 
существованию он нашел бы в своем саду. Если бы был музыкантом, то воскликнул 
бы: «Играю, следовательно, существую!»
— Неплохо, — бормотал Милутин.
А лицо его говорило: «Великолепно, сынок! Ты лучший в мире!»
А что за мальчик с большими ушами и шишковатой головой поглядывает из-за дверей 
на отца и великолепного брата?
Никола не любил, когда его звали Нико, потому что по-сербски это значит «никто, 
тот, кого нет». Сквозь приоткрытые двери мальчик смотрел на брата-юношу. Данила 
был прекрасен, как юный Иосиф. Откуда столько всего в одном существе? Где он 
всего этого набрался? Данила был мистической загадкой молодости. Он чувствовал 
ток крови в своих жилах. Удивляясь самому себе, он вслушивался в собственное 
дыхание. Когда Данила вслушивался, Никола по три раза переспрашивал его, не 
получая ответа. И тогда он просто пожимал плечами и выходил из комнаты.
— Ты куда? — останавливал его вопросом Данила.
— Иду есть.
— А когда опять проголодаешься?
Никола улыбался в ответ. Брат оставался серьезным. И когда сквозь эту 
серьезность наконец проступала улыбка Данилы, Никола забывал о себе и своей 
зависти. Никогда больше не встречал он столь обезоруживающего обаяния.
«Если бы его не было, каким был бы тогда мир? Солнце продолжало бы светить?» — 
миллион раз спрашивал себя Никола.
Может, Никола никому не нужен в этом восхитительном мире? Может, Никола стал бы 
умнее в этом страшном мире без Данилы?



7. Страшно

Данила перегнулся через перила крутой лестницы и окликнул слугу Мане, который в 
подвале разливал ракию. Никола, подбегая к брату, протянул руки. Глухой звук, 
будто что-то сломалось, слился со звуком падения. Лежа навзничь на дне подвала, 
Данила указал пальцем на Николу.
Каждый раз, рассказывая об этом, Никола разводил руками и возбужденно шептал:
— Не так это было!
Материнские каблуки стучали, когда она бежала по лестнице. Она медленно отняла 
губы от виска Данилы и только тогда глянула на отца.
Протестующие глаза зияли вокруг Николы.
Что-то шептало на ухо: страшно!
Что-то ревело из мрака: страшно!
Что-то верещало в сознании: страшно!
Весть разнеслась по окрестным домам. Люди начали стучаться в двери. Юному 
Иосифу, недосягаемому Даниле Тесле, было пятнадцать лет, когда он умер. Люди 
наполнили комнаты шепотом соучастия.
— Принц! — рыдали они над гробом.
Богу нельзя было сказать: «Не смотри куда глядится, а целься куда надо». Мане 
разносил ракию родне с покрасневшими глазами.
Выпускной костюм Данилы превратился в похоронный. Соседка Анджа Алагич встала 
рядом с Джукой, которая обмывала мертвого сына, и спросила:
— Как ты можешь?
Джука сумрачно глянула на Анджу и сказала:
— Тот, кто не может, лучше бы на свет не народился.