череды глухих дверей и сплошных простенков вдруг открылась стеклянная стена, за 
ней, как в аквариуме, копошились люди в халатах, шапочках на волосах и бахилах 
на ногах. «Чистая» комната, такая хирургам и не снилась.
Вот и его лаборатория, слава богу, не чистая, можно не переодеваться при входе. 
Уже бывшая его лаборатория.
Сборы не заняли много времени. В российских институтах человек быстро обрастает 
вещами, для работы много чего требуется, а в отделе снабжения снега зимой не 
выпросишь, вот и приходится все доставать самому. Плюс книги и куча бумаг. Не 
оставлять же при переходе. Жалко не вещей, жалко времени, которое придется 
потратить на новом месте для поиска необходимых мелочей. А в Америке со всем — 
нет проблем, и потому — ничего личного. Все личное, что Саров нарыл в ящиках 
своего стола, можно было завернуть в носовой платок. Даже традиционной коробки 
не потребовалось. Оставалось очистить почтовый ящик, да покоцать тестовые файлы.
 Тут-то комп и заглючил, это уж как водится. Ну и черт с ним! И с ними!
Саров вышел из института и побрел в сторону кампуса. На душе было погано. 
Русская душа требовала если не дружеского сочувствия, то хотя бы общения. А вот 
и знакомый бар.
Как же не любил Саров эти обязательные пятничные посиделки всей лабораторией в 
баре! Колхоз — дело добровольное. Так говорят в России, посмеиваясь над 
советским прошлым. Оказалось, колхоз — он и в Америке колхоз, такой же 
добровольный. Невзирая на настроение, желание и самочувствие, ровно два часа 
крепи единство коллектива. И непременно в пятничной униформе — джемпере и 
джинсах. Серов и в другие дни отдавал предпочтение «свободному стилю», но в 
пятницу его неудержимо тянуло напялить пиджак.
Все в сборе, полна коробочка. Пять китайцев, три индуса, трое русских, Эпштейн, 
Балаян и Загитуллин, мексиканец, две американки, ирландка и полька Кристя, 
украшение лаборатории. У всех в руках бутылочки «Будвайзера», над длинным 
составным столом стоит многоголосый гомон, из которого иногда вычленяются 
знакомые английские слова.
Саров взял в баре банку «Хайнекена». присел к столу. Разговор на мгновение стих.
 Во взглядах, обращенных на Сарова, сквозит недоумение и смущение, все всё 
знают, возможно, узнали раньше его. Балаян поднял вверх руку с растопыренными 
пальцами: «Суки!» Кристя проворковала: «Мне будет не хватать тебя, 
Шестнадцатый!» — и повела плечами. Что ж ты раньше-то молчала?! Саров хотел 
развить тему, но Кристя уже отвернулась к Балаяну. Всеобщий разговор 
возобновился. «Кто же стукнул? И кто залезал в компьютер? — подумал Саров, 
окидывая взглядом компанию. — Впрочем, какая теперь разница?» Ровно в семь 
пятнадцать все дружно поднялись. «Ах, как жаль! Прекрасно посидели! До 
понедельника! Увидимся!» Кто-то, проходя, хлопнул Серова по плечу. И на том 
спасибо.
Хорошее все же место этот университет. Даже жалко уезжать. Саров медленно брел 
по аллеям парка. Он всегда выбирал эту дорогу к дому после работы. Круг 
небольшой, а удовольствия масса. Идеально подстриженные лужайки, альпийские 
горки со струящейся водой, замысловатые клумбы с красивыми цветами. Успокаивает.
 Там и сям разбросаны скульптуры, множество скульптур, несколько десятков, на 
все вкусы, даже и на его, довольно консервативный. Подойдешь, постоишь, 
посмотришь, мысли всякие в голову приходить начинают, нет, не всякие, хорошие 
мысли приходят, иногда и умные. Он даже в выходные приходил сюда. Разогреет 
гамбургер в микроволновке — они стоят поблизости на специальных подставках, 
пользуйся кто хочет, усядется на траву — и можно и чисто, потягивает пиво из 
банки, упрятанной в бумажный пакет, уплетает гамбургер, глазеет по сторонам. 
Студентки щебечут, разлегшись на траве, за оградой университета вальяжно течет 
бульвар Сансет, наверху, на горе, огромные буквы складываются в слово 
«Голливуд». Не пустыня вокруг Лос-Аламоса, там так не полежишь, ему, по крайней 
мере, не удавалось.
В общем, уходить не хочется. Да и куда ему спешить? От работы до дома рукой 
подать, пять минут быстрым шагом — еще один плюс этого места. А дом… Что дом? 
Разве ж это дом! Холостяцкая берлога, выбитая им в целях экономии в так 
называемом семейном студенческом общежитии. Так называемом, потому что четверть 
проживающих в нем составляли гомосексуальные пары. Против них, особенно против 
геев, он ничего не имел, они были вежливыми и тихими, что еще требуется от 
соседей?
А вот и его апартаменты, студия, если быть совсем точным. Одна большая комната, 
совмещающая функции спальни, гостиной, кабинета и кухни. Когда живешь один, это 
даже удобно. И большой портрет Тесла, висящий на стене, отовсюду видно.
* * *
Саров запал на Теслу уже в Америке. Слышал, конечно, и до этого. Все ж таки 
единица магнитной индукции носит его имя. Эка невидаль! Ом тоже дал свое имя 
единице сопротивления, это же не повод, чтобы западать на Ома, никто и не 
западет. А еще Тесла был изобретателем, по версии Советского энциклопедического 
словаря — всего лишь изобретателем в области электро- и радиотехники, даже не 
выдающимся. К физике и технике Саров имел самое непосредственное отношение, 
как-никак закончил Московский инженерно-физический институт, но имя Теслы если 
и упоминалось на лекциях, то в ряду других, куда более известных имен, в 
скучнейшем, сугубо прикладном разделе о переменных токах. Долгие годы Саров 
почему-то был уверен, что Тесла — чех, а о том, что он почти 60 лет жил и 
работал в Америке, не знал вовсе.
Началось все курьезно. На одной из вечеринок перед их отъездом в Америку 
собралась разношерстная компания — родственники, соседи по дому, не очень 
близкие подруги жены. Выпили, как водится, крепко. Кто-то, кругля глаза и