перфекционизму. Я никогда и ничего не делаю наполовину. Если уж я устраивал 
обед, то не оставлял на волю случая ни единой мелочи в том, что касалось кухни, 
сервировки и обстановки. Я выбирал самую редкую рыбу и птицу, мясо самого 
превосходного качества, самые изысканные напитки, лучшие марочные вина. Сидя во 
главе стола, я снимал пробу с каждого подававшегося блюда, и если какой-то соус 
или вино, неоспоримо высокого качества, казались мне все же недостойными моих 
гостей, я отвергал их. Должен тебе заметить, что слухи о тех обедах все же 
сильно преувеличены. Да и продолжалось все это недолго, года два, не больше. 
Светская жизнь отнимала слишком много времени, отрывала от работы. Я вернулся к 
уединенному образу жизни, лишь изредка встречаясь с действительно интересными 
мне людьми: с Марком Твеном, Киплингом, Дворжаком, Падеревским.
Тесла с отрешенным видом поднял глаза к потолку, — его пальцы непроизвольно 
задвигались, имитируя движения пианиста. Косанович понял, что еще немного — и 
дядя ударится в воспоминания об исполнении Падеревским Шопена или примется 
читать наизусть стихи Киплинга, как не раз уже случалось, так, что он поспешил 
вернуть разговор в прежнее русло.
— А слухи о твоих демонстрациях в лаборатории тоже сильно преувеличены? 
Рассказывали, что они были эффектнее, чем твои обеды. Ты показывал фокусы, 
граничившие с чудом. Твои гости делились восторженными впечатлениями с 
газетчиками, те пересказывали их читателям, и те, зачастую далекие от науки 
люди, тысячами стекались на твои лекции, шли как в цирк — семьями. И ты 
полностью удовлетворял их любопытство. Стоял на обширном полотне, сотканном из 
яростного, слепящего света, твое тело было окружено блистающими искрами, словно 
щупальцами осьминога, пучки световых игл расходились от спины. Рассказывали, 
что, когда ты протягивал руки, живые языки пламени срывались с твоих пальцев, 
словно мириады крошечных снарядов, с такой скоростью, что, казалось, могли 
пройти сквозь стены.
— Фокусы! Цирк! — добродушно проворчал Тесла. — В моих показах было не больше 
фокусов, чем в представлениях Гудини. И готовился я к ним не менее тщательно, 
придумывал и собирал специальное оборудование, проверял его и репетировал 
десятки раз. Я ведь никогда не показывал один и тот же эксперимент дважды. Для 
людей понимающих в каждом из них проступали черты нового изобретения или даже 
открытия. Непонимающие же видели в них действительно чудо, и в некоторых из них 
пробуждалось желание разобраться в сути этого чуда. Поэтому я никогда не 
препятствовал допуску детей и подростков на мои научные лекции. Кто знает, 
возможно, кто-то из них, завороженных красивыми опытами, решил посвятить свою 
жизнь благородному делу науки.
— Хоть убей, дядя, но я до сих пор не понимаю твой трюк с пропусканием через 
себя тока напряжением в миллион вольт. Ведь это запросто могло убить тебя, — 
сказал Косанович, улыбнувшись собственному каламбуру.
— Над тобой довлеет стереотип описания этого варварского американского способа 
казни на электрическом стуле или собственный отрицательный опыт, когда ты 
получал болезненный удар при прикосновении к оголенному проводу домашней 
электропроводки. Но ведь ты наслаждаешься солнечным светом, его живительным 
теплом. А в чем, в сущности, разница между переменным электрическим током и 
солнечным светом? Только в частоте. У бытового электричества она 60 герц, у 
световых волн — миллиарды герц. Где-то между двумя этими крайностями 
электромагнитные вибрации с необходимостью должны утратить свою смертоносность. 
В электрическом ударе, наносимом организму, есть два аспекта. Первый — 
разрушение тканей теплом, которое усиливается с ростом силы тока, убивает ведь 
ток, Саввушка, амперы, а не вольты. Второй — боль, сила которой зависит от 
частоты тока. Каждый период переменного электрического тока создает отдельный 
импульс, который передается в головной мозг в виде боли. Я выяснил, что нервы 
способны реагировать на электрический импульс с частотой до семисот герц, 
большую частоту мы просто не чувствуем. Совершенно аналогично наш слух не 
способен воспринимать вибрации с частотой выше пятнадцати тысяч герц, а глаз не 
различает световые вибрации выше фиолетовой части спектра. Когда я понял это, 
то поставил мысленный эксперимент и убедился, что высокочастотные токи не 
нанесут вреда моему организму. Тогда я просто ваял и прикоснулся двумя пальцами 
к выходным клеммам генератора переменного тока с частотой двадцать тысяч герц. 
Я не ощутил ничего, кроме быстро нарастающего жара в пальцах. Тогда я пропустил 
ток через мой трансформатор с воздушным сердечником и увеличил его напряжение в 
десять тысяч раз, до завораживающего всех значения в миллион вольт, и при этом 
во столько же раз снизил силу тока, сделав его совершенно безвредным для 
организма. Я мог спокойно пропускать его через свое тело, от руки к руке или от 
головы до пят. Но возникла одна довольно неприятная проблема: когда я брался 
рукой за оголенный вывод трансформатора, в последний момент между проводом и 
рукой проскакивала искра, которая больно жалила и обжигала. Тогда я стал 
прикасаться к выводу металлическим стрежнем, который со стороны выглядел как 
волшебная палочка. А проскакивающие искры, теперь ясно видимые, только 
добавляли эффектности демонстрации. В другую руку я брал стальной стержень, и 
прикасался им к свинцовому диску, и он плавился на глазах присутствующих. Или 
дотрагивался голой рукой до лампы, и она загоралась без всяких проводов. Или 
просто протягивал руку в направлении вакуумной лампы, и она вспыхивала 
ослепительным светом. Фокусы… — усмехнулся Тесла. — Куда ж без фокусов! Фокусы 
и есть. Я тебе открою страшную тайну: этот ток в миллион вольт не проходил 
через мое тело. Высокочастотные токи текут по воздуху. Этим и было вызвано 
свечение вокруг меня во время демонстрации опытов, столь изумлявшее зрителей, а 
мистически настроенных людей и вовсе повергавшее в священный трепет. Знаешь, 
мне нравилось ощущение тока в миллион вольт, текущего по поверхности моей кожи,