В тот же день император подписал тайный указ о присвоении Екатерине Михайловне 
имени княгини Юрьевской с титулом Светлейшая. То же имя и титул получили трое 
их детей. Все они наделялись правами законных детей в соответствии с положением 
об императорской фамилии. Но они не имели права на наследование престола, 
поскольку не принадлежали ни к какому царствующему или владетельному дому.
Обеспечил свою жену и детей император и материально. Положил в банк на имя 
супруги более трех миллионов трехсот тысяч рублей в процентных бумагах.
На фоне чудовищного разгула терроризма жизнь в Зимнем дворце походила на 
идиллию. Александр все свободное время проводил с Екатериной Михайловной и 
детьми. Сохранившиеся фотографии доносят до нас атмосферу, которая царила в 
семье, — тихой радости, полного согласия и безмятежного счастья.
Настало марта 1881 года. Было воскресенье, и император собирался, как обычно, 
отправиться на развод караулов в Михайловский манеж.
Наскоро позавтракав, Александр II выехал в закрытой карете. Его сопровождали 
шестеро терских казаков, седьмой поместился на козлах слева от кучера. За 
царской каретой в двух санях ехали трое полицейских, в том числе и начальник 
охраны государя полковник Дворжицкий.
По давней традиции император каждое воскресенье присутствовал на разводе 
караулов в манеже, где свободно могли разместиться несколько эскадронов. На 
разводе присутствовали великие князья и генерал-адъютанты, а также послы, 
которые имели военный чин. Во время церемонии Александр II выглядел спокойным и 
уверенным. Покончив с разводом, он, как и намечал, посетил великую княжну 
Екатерину и выпил у нее чашку чаю.
В два часа с четвертью он вышел и сел в карету, приказав скорее ехать в Зимний. 
Его сопровождала та же охрана.
Миновав Инженерную улицу, карета свернула на Екатерининский канал и поехала 
вдоль сада Михайловского дворца. На улице было пустынно, и карета, запряженная 
орловскими рысаками, шла очень быстро. Несколько полицейских агентов, 
расставленных по маршруту, наблюдали за улицей. Они видели, как мальчик тащил 
салазки с корзиной, офицера, двух или трех солдат и молодого человека со 
свертком в руках. Когда царская карета поравнялась с ним, юноша бросил сверток 
под ноги лошади.
Раздался страшный взрыв, звон разбитого стекла. Из-за поднявшегося густого 
облака дыма и снега сразу ничего нельзя было разобрать.
Слышались крики и стоны. Два казака и мальчик с салазками лежали в луже крови, 
около них убитые лошади.
Бомбиста схватили выскочившие из саней полицейские. (Им оказался народоволец 
Рысаков.) Сбежался народ.
Александр II остался цел и невредим, был лишь оглушен взрывом. Казалось, и на 
сей раз Бог миловал. Пошатываясь, царь направился к бомбисту, которого толпа 
грозилась растерзать. Кто-то спросил царя: «Вы не ранены, Ваше Величество?» Он 
ответил: «Слава Богу, я цел». Подойдя к террористу, государь с минуту смотрел 
на него и наконец глухим, словно простуженным голосом спросил: «Ты бросил 
бомбу?» — «Да, я». — «Кто таков?» — «Мещанин Глазов».
Полковник Дворжицкий, справившись, не ранен ли государь, предложил ему скорее 
сесть в карету и ехать. Как бы отвечая на прозвучавший вопрос, не ранен ли он, 
Александр медленно ответил, показывая на корчившегося в снегу раненого 
мальчика: «Я — нет… Слава Богу… Но вот…» На что услышал угрожающие слова 
убийцы: «Не слишком ли рано вы благодарите Бога?» И действительно, едва царь 
двинулся дальше, как к нему из толпы приблизился другой террорист со свертком, 
в котором была бомба, и бросил ее под ноги Александру.
Новый взрыв, оглушительнее первого, потряс воздух. Александр и его убийца 
народоволец Гриневицкий лежали на снегу, смертельно раненные. Лицо царя было 
окровавлено, пальто изорвано. Кругом валялись куски человеческой плоти, он 
истекал кровью. Глаза его были открыты, губы шептали: «Помогите мне… Жив ли 
наследник?..»
Царя уложили в сани полковника Дворжицкого. Кто-то предложил перенести раненого 
в первый же дом, но Александр, услышав это, прошептал: «Во дворец… Там 
умереть…» Вид его был страшен: одежда частично сожжена, частично сорвана 
взрывом, правая нога оторвана, левая раздроблена и почти отделилась от туловища,
 лицо и голова иссечены осколками.
На руках (носилок не оказалось) царя перенесли из саней во дворец. Все были 
перепачканы кровью, как мясники на бойне. В дверь дворца пройти толпой не 
удалось, тогда ее выломали и по мраморной лестнице, по коридорам царя пронесли 
в кабинет. Он был без сознания.
Фельдшер Коган прижал артерию на левом бедре царя. Доктор Маркус при виде 
медленно раскрывшегося окровавленного левого глаза умирающего лишился чувств. 
Вошел лейб-медик, известный врач Боткин, но и он оказался не в силах помочь.
Когда княгине Юрьевской доложили, что с царем несчастье, она, не теряя 
присутствия духа, подбежала к аптечке с лекарствами и, велев слуге нести их в 
кабинет, сама бросилась туда же. В это время царя как раз вносили. Казаки 
уложили окровавленное тело на кровать. С редким самообладанием княгиня 
принялась обмывать раны. Растирала виски эфиром, давала дышать кислородом и 
даже помогала хирургам перевязывать ноги, чтобы остановить кровотечение.
Прибыли наследник, великие князья и княгини. Но неизменно у постели умирающего 
находилась княгиня Юрьевская. Вскоре началась агония, длившаяся три четверти 
часа. Дыхание стало затрудненным, государь впал в бессознательное состояние. 
«Есть ли надежда?» — спросили доктора Боткина. Тот отрицательно покачал головой 
и проговорил: «Тише! Государь кончается». Протоиерей Рождественский успел еще 
до этого причастить умирающего.