– Нет, – покачал головой Мессинг, – они попали в Варшавское гетто, а потом… их 
сожгли в печах Майданека… Порой мне кажется, что я виноват перед ними, не 
разделив их судьбу. Я бежал из Варшавского гетто по канализационной системе. 
Еле выбрался из нее…
– Вы, Вольф Григорьевич? – удивился журналист и, обескураженный услышанным, 
произнес: – Я вам сочувствую очень, но редакция поручила мне узнать подробности 
о вашей работе. Я с громадным трудом пробил у шефа разрешение на интервью с 
вами. Не будем отвлекаться от темы… Итак, что вы чувствуете, когда держите 
человека за запястье? Его мускульные движения или вам все-таки передаются его 
мысли? Или только по мускульным движениям реагируете на его задания? Вы не 
будете отрицать, что нет материального поля, соединяющего вас и индуктора?
– Не буду, – сокрушенно опустил голову Мессинг, – но душевное поле, соединяющее 
меня с погибшими родными, не прерывалось никогда…
– Это другая тема, для другого интервью, – по-актерски вынужденно улыбнулся 
журналист. Он ушел, получив нужные ему ответы, а Мессинг долго не мог подняться 
с кресла. Гостя провожала до дверей жена.
– Аида? – спросил у нее Вольф Григорьевич. – Я ничего не понимаю. Ведь 
Советский Союз пострадал от Германии больше, чем другие страны. И неужели здесь 
не интересуются судьбой поляков?
– И поляков, и польских евреев, – прямолинейно ответила Аида Михайловна, – до 
сих пор неизвестны судьбы многих польских офицеров, сражавшихся на нашей 
стороне. Родным сообщили, что они пропали без вести, но где? От некоторых 
пришли письма уже после 9 мая. Тебе об этом рассказывал земляк, приходивший к 
нам в гости, когда мы еще жили в гостинице. Разве ты забыл?
– Вспоминаю, – вздохнул Вольф Григорьевич, – приготовь мне чай, Аида, 
позаваристее, – и потянулся к пачке «Казбека».
– Ты снова куришь?! – недовольно заметила жена. – Обещал бросить…
– Обещал, – согласился Вольф Григорьевич и снова ушел в свои думы. Жена не была 
телепатом, она не могла прочитать его мысли, но поняла, что они тревожные, 
грустные.
– Когда-нибудь приедешь в Польшу, навестишь родное местечко, вспомнишь 
молодость, – бодро проговорила она.
– Никогда! – вдруг резко возразил Вольф Григорьевич. – Некого навещать, и думаю,
 что нечего. Я не уверен, что Гора-Кавалерия существует, не уверен, что немцы 
не стерли ее с лица земли… У меня нет родных, кроме тебя…
Жена присела на кресло рядом с ним, положила голову на плечо мужа, но он не 
успокоился.
– Мне нельзя, оказывается, даже вспоминать о братьях… Они были молодые, 
здоровые, старший женился, но, видимо, погибла вся его семья. Они были веселые, 
способные ребята. Голодали, но учились. Может быть, больше меня прославили бы 
род Мессингов…
– Я понимаю твое горе, – вздохнула Аида Михайловна, – но былого не вернешь. Ты 
достойно представляешь свою фамилию, Вольфочка!
– Тогда, когда бываю Вольфом Мессингом, – продолжил он вслух свои мысли. – 
Когда бываю на сцене. Два часа счастья, общения со зрителями, два часа 
творчества… Это начало… Но порой я думаю, что заслужил большего…
– Тебе предлагали более высокое звание.
– Лучше сняли бы меня с концертов, пусть на время, разрешили бы поработать с 
Лазаревым, он серьезно интересовался моими опытами…
– Сорвать гастрольный график? – удивилась Аида Михайловна. – Ведь ты приносишь 
громадные сборы филармониям. Тебе вряд ли позволили бы надолго оторваться от 
выступлений.
– Гастроли когда-нибудь кончатся, – встал с кресла Мессинг и прикурил от спички 
новую папиросу. – Что я оставлю людям? Добрую память? И всего-то? Я ведь не 
артист! Неужели это не понимают в министерстве? Я не артист! – сделал несколько 
затяжек Вольф Григорьевич…
Через некоторое время после его смерти в милицию вызвали Татьяну Лунгину, как 
близкую знакомую Мессинга, и Валентину Иосифовну Ивановскую. Они должны были 
быть свидетелями при описи имущества Вольфа Григорьевича. Проводили его юристы 
Первой нотариальной конторы и представители милиции… Начался осмотр квартиры. 
Открыли старый, обитый железом сундук, но он оказался пустым. В нем раньше 
находились вещи Аиды Михайловны. На дне лежали газеты, а под ними – пояс, в 
кармашках которого хранились важные для Мессинга бумаги и знаменитый перстень с 
бриллиантом. И бумаги, и бриллиант исчезли. Осталась лишь сберегательная книжка,
 по которой никто, кроме него, не мог получить деньги.
Вольф Мессинг не оставил завещания, женщин это не удивило. У него не было 
родных, не было детей, о чем он сокрушался. Но когда видел чужих ребятишек, то 
радовался их крикам, даже капризам и проказам.
– Дети! – с уважением и нескрываемой грустью произносил он.
Доступ к вещам Мессинга, пока он болел, как пишет Лунгина, имела только его 
«экономка». У нее сделали обыск, но ничего из принадлежавшего Мессингу не нашли.
 Кольцо пропало безвозвратно, и следователи больше говорили о нем, чем пытались 
его разыскать.
Похожее произошло с бриллиантами Леонида Осиповича Утесова. Когда он женился на 
бывшей балерине из своего коллектива – Антонине Ревельс, дочка сказала ему:
– Папа, я ничего не имею против того, чтобы ты жил с этой женщиной, но мне 
кажется, что бриллианты, которые ты подарил маме, должны остаться в нашей семье.

Леонид Осипович согласился и передал драгоценности дочери. Но случилось так, 
что она умерла раньше отца. Нигде в ее квартире он бриллианты не нашел и