систему, – неожиданно для Леденцова, путая русские и польские слова, проговорил 
Мессинг. – Он бежал из Варшавского гетто! Он – герой!
Леденцов поразился, что длинноволосый человек прочитал его мысли, растерялся и 
пролепетал казенные слова:
– Мы пленных не признаем. Надо биться с врагом до последней капли крови, а не 
сдаваться ему.
– Я не сдавался, – сквозь зубы вымолвил еврей из гетто, – я хочу просить ваше 
военное начальство прийти к нам на помощь. Меня послали товарищи. Они 
собираются поднять восстание, на подготовку остаются не месяцы, дни, мы 
безоружные и без вашей поддержки…
– Мы начеку, но не воюем с Германией, – сухо заметил Леденцов, – в городе с 
вами разберутся. А теперь признайтесь, у кого-нибудь из вас ценности есть? Чего 
молчите? Лучше сдайте добровольно. Мои бойцы вытряхнут из вас все, куда бы и 
что бы вы ни спрятали. Ферштеен?
Седой как лунь еврей расстегнул ворот рубашки и снял через голову цепочку с 
магендоведом.
– Это религиозный знак. Серебряный. Наша семейная реликвия. Прадед передал деду,
 дед – отцу, отец – мне…
– А серебро какой пробы? – поинтересовался Леденцов и вдруг почувствовал 
неодолимое желание вернуть реликвию деду. – Мы атеисты! – Этим утверждением 
Леденцов задумал обосновать реквизицию, но вслух неожиданно сказал: – Мы 
уважаем старость. Возьмите свою штуку обратно, дедуля.
– Спасибо, большое спасибо, – стал благодарить Леденцова седой еврей, а 
начальник погранзаставы не верил своим собственным, только что произнесенным 
словам. Он намеревался сказать другие, отобрать у старика серебро, но, 
повинуясь неведомой силе, нарушил приказ генерала и социалистические принципы, 
отчего, придя в себя через минуту, готов был поверить и в Бога, и в черта.
«Чудеса какие-то, едрена вошь! – подумал Леденцов. – Не какие-то, а 
определенные, гуманные, – сверкнула у него в голове неожиданная мысль, – вы 
поступили по-человечески!»
Леденцову показалось, что он заболел, и настолько, что решил сдать дежурство 
заместителю, но тут его сознание снова поразила чужая мысль: «Что вы будете 
делать с нами? Отвечайте! Громче!»
Леденцов от страха выпучил глаза, но ответил уверенно, без запинки, словно 
докладывал генералу:
– Отвезем вас в город, передадим в ГПУ. Старика, как немецкого шпиона, 
наверняка поставят к стенке или сошлют в лагерь для доходяг, на полный срок. 
Сдавшегося в плен отправят на Север, в Коми АССР, на угольные шахты. А третьего 
– с ним я пока не разобрался, с ним еще поработаем, пощупаем, что он за птица и 
почему перешел границу.
Вольф Мессинг сделал шаг вперед и вынул из заднего кармана брюк объявление о 
его розыске и премии за поимку.
Леденцов оцепенел от прочитанного. С одной стороны, он не верил в чудотворцев, 
гадалок, предсказателей судеб и прочую чепуху, но, с другой стороны, сам вел 
себя как загипнотизированный. Даже разгласил государственную тайну, выдав 
секреты ГПУ. И тут же Леденцова поразила мысль, что длинноволосый разыгрывает 
его, маскируется под врага Гитлера, а на самом деле подослан им как шпион, 
чтобы легализоваться в СССР.
«Я не шпион, а ясновидящий Вольф Мессинг», – отпечаталось в сознании Леденцова, 
но он, поборов чуждое воздействие, вымолвил быстро, пока хватало воли и сил:
– А почему я о вас ничего не знаю?
– Я не выступал в вашей стране, – сказал Вольф Мессинг, – и не удивлюсь, если 
окажется, что вы не знаете доктора Фрейда.
– Из Кремлевской больницы, наверное, – предположил Леденцов. – Я туда не 
прикреплен. Далековато. Да и чином не вышел. У нас на заставе работает свой 
хороший врач-фельдшер Оноприенко. Знающий доктор. Нашу сторожевую овчарку 
вылечил от фурункулов!
Мессинг усмехнулся:
– А Кафку читали?
– Ни Кафку, ни Библию, никакую другую вредную литературу в библиотеке не 
держим! – с гордостью произнес Леденцов. – Мы читаем пролетарского поэта 
товарища Демьяна Бедного, который живет и пишет в самом Кремле, читаем, 
перечитываем и очень уважаем!
Мессинг хотел сказать, что впервые слышит о таком поэте, увлекается Верхарном, 
но передумал и признался, что очень устал, болит тело, и, вздохнув, впал в 
каталепсию, предварительно улегшись на скамейку.
Леденцов растерянно смотрел на лежащего перед ним человека, неожиданно ставшего 
походить на покойника, а потом приложил ухо к его сердцу.
– Не бьется. Видимо, отдал концы. С перепугу. Ведь мы его даже пальцем не 
тронули. Сбросим в реку – и всех делов. Не отрывать же пограничников от 
заслуженного отдыха для рытья могилы. К тому же неизвестно кому. Зафиксируем 
смерть. На всякий случай. Для порядка. И сбросим в речку, где водовороты. Его 
или затянет, или прибьет к вражескому берегу – получите обратно своего 
разведчика! – ухмыльнулся Леденцов и вызвал фельдшера.
Оноприенко до войны работал ветеринаром в крупном совхозе, знал цену каждой 
дойной корове и не одну поднял на ноги. Он нащупал пульс у Мессинга и с досадой 
покачал головой:
– Бьется. Значит, живой. А может, прикидывается умершим.
Ага! – сообразил Леденцов. – Мы его в реку бросим, а он поплывет к своим.
– Вряд ли, – возразил Оноприенко. – Он крепко спит. Как после внеочередного