знания. Знания ради блага всего человечества в наше время».
Вопрос в эволюции человека удовлетворял этому требованию. «Протратив 
значительную часть своей жизни на углубленное изучение истории жизни, — сказал 
Мэрриам, — я полностью пропитался идеей о том, что эволюция, или принцип 
продолжающегося роста и развития — это одна из самых важных истин, которые 
можно достичь на основе всего знания.»
Палеонтолог по образования Мэрриам по вере был христианином, но его 
христианские убеждения определенно были ничем по сравнению с научными. «Мой 
первый контакт с наукой, — говорил Мэрриам в своей речи в 1931 году, — 
произошел тогда, когда я вернулся домой из школы и сказал маме, что наш учитель 
15 минут говорил, что дни творения описаны в „Бытии“, — это долгие периоды 
творения, а не дни, в которых 24 часа. Мама и я провели консультацию — она была 
пресвитерианкой — и решили, что это была страшнейшая ересь. Но семя было 
посеяно. Я вернулся к этой позиции через несколько десятилетий. Сейчас я 
осознаю, что те элементы науки, которые рассматривают творение представляют 
собой нетронутую и неизменную запись того, что сделал Творец.»
Обойдясь без описаний творения, каким оно представлено в священном писании, 
Мэрриам сумел превратить эволюцию Дарвина в разновидность религии. В своем 
обращении, произнесенном в Университете Джорджа Вашингтона в 1924 году Мэрриам 
сказал об эволюции: «Ничто так не способствует поддержке нашей жизни в духовном 
отношении, ничто не кажется таким необходимым, как то, что заставляет нас с 
нетерпением ожидать продолжающийся рост и развитие.»
Он придерживался того мнения, что наука откроет перед человеком возможность 
занять место Бога в проведении этого будущего развития. «Исследования — это те 
средства, которыми человек будет помогать своей собственной дальнейшей эволюции,
 — сказал Мэрриам в 1925 в адресе Совету опекунов института Карнеги.» И он 
продолжил: «Я верил, что если бы перед ним [человеком] встал выбор между 
дальнейшей эволюцией, направляемой каким-то далеким от нас Существом, которое 
бы просто проносило его через текущие события; или как альтернативу можно было 
бы выбрать ситуацию, при которой эта внешняя сила закрепляла законы и разрешала 
ему использовать их, человек бы сказал: „Я предпочитаю взять на себя 
ответственность согласно этой схеме“.»
«Согласно древнему преданию, — продолжал Мэрриам, — человек был изгнан из 
Эдемского сада, чтобы он не смог узнать слишком многого; он был изгнан и теперь 
мог сам стать господином. У восточных ворот был положен пламенный меч, и ему 
было приказано работать, возделывать землю до тех пор, пока он не познает 
ценность своей силы. Теперь он учится пахать поля на нем, заостряя свою жизнь в 
соответствии с законом природы. Возможно, в отдаленные времена напишут книгу, в 
которой будет говориться о том, что человек наконец достиг того уровня, когда 
он вернулся в сад и у восточных ворот он схватит пылающий меч, — который 
олицетворяет контроль и понесет его, как факел, освещающий ему дорогу, к дереву 
жизни.» Схватить пылающий меч и идти, чтобы распоряжаться деревом жизни? 
Интересно, хватит ли в Эдеме места для Бога и такому главному обвинителю от 
научных сверхдостижений, как Мэрриаму.



Вернемся на Яву

В июне 1937 году фон Кенигсвальд вернулся на Яву с деньгами института Карнеги. 
Сразу же после приезда он нанял сотни местных жителей, и толпами посылал их 
искать окаменелости. Было найдено еще больше окаменелостей. Но большинство их 
было челюстями и фрагментами черепов, которые были из плохо идентифицированных 
мест на поверхности у Сангирана. Это делает трудным определить их точный 
возраст.
В то время, когда в Сангиране делали находки, фон Кенигсвальд оставался в 
Бандунге — в 200 милях оттуда. Хотя он иногда, приезжал к пластам с 
окаменелостями, после того, как ему сообщали об открытии. В конце 1837 года 
Атма, один из собирателей Кенигсвальда, прислал ему височную кость, которая, 
очевидно, принадлежала окаменелому черепу гоминида с толстыми стенками. Этот 
образец, как было сказано, был найден около берега реки под названием 
Кали-Тье-моро, в том месте, где она протекает через песчанник кабухской 
формации в Сангиране.
Фон Кенигсвальд поехал на ночном поезде в центральную Яву и прибыл на стоянку 
на следующее утро. «Мы мобилизовали максимальное число собирателей, говорил 
Кенигсвальд, — я привез с собой этот фрагмент, показал его всем и обещал 10 
центов за каждый найденный кусок, принадлежащий черепу. Это были большие деньги,
 так как за принесенный зуб платили полцента или цент. Нам приходилось держать 
такой низкой цену потому, что нас вынуждали платить ни-личными за каждую 
находку. Когда яванец находил три зуба, он прекращал работать до тех пор, пока 
ему не заплатят за эти три зуба. В результате этого нас заставляли платить за 
чудовищную груду разбитых и ненужных останков зубов. Их отправляли в андунго, 
так как если бы их оставили в Сангиране, их бы снова предложили нам, чтобы 
платить за них снова и снова.»
Воодушевленная команда быстро извлекла желаемые фрагменты черепа. Фон 
Кенигсвальд потом будет собирать: «Там, на берегах маленькой речушки, почти 
высохшей в то время года, лежали фрагменты черепа, вымытые из песчаника и 
конгломерата, которые содержат в себе тринильскую фауну. С целой командой 
возбужденных туземцев мы еле взбирались на холм, собирая каждый фрагмент кости, 
которые мы находили. Я обещал 10 центов за каждый фрагмент человеческого черепа.