41
.

Моя уверенность в том, что так оно и было, укрепилась, когда я понял, что — в 
противоположность его собственному, процитированному выше заявлению — Брюс 
вовсе не считал эфиопское предание о Менелике, Соломоне и царице Савской 
«неправдоподобной легендой». Напротив, относился к нему с большим уважением. В 
первом томе «Путешествий» (примерно за тысячу страниц до рассказа о его визите 
в Аксум) пространно описываются тесные культурные и торговые связи между 
Эфиопией и землей обетованной в начале времен, описанных в Ветхом Завете. Среди 
прочих вещей он четко изложил собственную точку зрения, что царица Савская была 
реальной исторической личностью (а не мифической фигурой), что она 
действительно побывала при дворе царя Соломона в Иерусалиме («в этом нет 
никаких сомнений») и что — самое важное — она прибыла именно из Эфиопии, а не 
из какой-либо другой страны. «[Другие] принимали царицу за арабку, — написал 
Брюс в заключение, — [но] многие вещи… убедили меня, что она была эфиопкой».
Дальше он называет «не столь уж невероятной» приведенную в «Кебра Нагаст» 
историю любви царицы и Соломона и последовавшего в результате рождения Менелика.
 В том же ключе он пересказывает историю визита Менелика в Иерусалим и его 
возвращения в Эфиопию с «колонией евреев, в том числе и многими знатоками 
закона Моисея». Эти события, заключает Брюс, привели к «основанию эфиопской 
монархии и продолжению царской власти в племени Иудином вплоть до настоящего 
времени… сначала, пока они еще оставались иудеями, затем… после их обращения в 
христианство».
Все это является не больше и не меньше как кратким изложением «Кебра Нанаст» в 
контексте, придававшем ей гораздо больший вес и историческую достоверность. 
Странно же то, что, приводя практически все остальные важные подробности, Брюс 
даже не упоминает о ковчеге завета, — такое упущение могло быть только 
преднамеренным, если иметь в виду главенствующую и универсальную роль священной 
реликвии в эфиопском национальном эпосе.
И я лишний раз не мог не прийти к выводу, что шотландский путешественник 
заведомо вводит читателей в заблуждение относительно ковчега. Но почему он 
поступил так? Каким мотивом он руководствовался? Мое любопытство подогревалось, 
я внимательно перечитал его — описание Аксума и натолкнулся на важную деталь, 
которую пропустил прежде: он посетил Аксум 18–19 января 1770 года.
Этот выбор времени, вдруг сообразил я, не был случайным, ибо именно в эти два 
дня он должен был стать свидетелем празднования Тимката — самого важного 
праздника Эфиопской православной церкви. Именно во время этого праздника и ни в 
какое иное время — как я узнал из разговора со священником-хранителем в 1983 
году — ковчег завета традиционно обертывали роскошной парчой («дабы защитить от 
него мирян») и выносили в крестном ходе. Итак, Брюс побывал в Аксуме в то 
единственное время в году, когда любой мирянин имел реальную возможность 
оказаться вблизи от священной реликвии.
Теперь я стал задаваться вопросом: а не могло быть так, что шотландского 
путешественника влекло в Эфиопию вовсе не желание увидеть ковчег? Его 
утверждение, будто он отправился туда на поиски истока Нила, не выдерживает 
никакой критики и отмечено всеми признаками «легенды», призванной скрыть 
истинные цели поисков. Больше того, его уклончивость в самом вопросе о ковчеге 
кажется очень странной и могла иметь смысл, только если он действительно 
проявлял особый интерес к нему — интерес, который он пожелал сохранить в тайне.
Вскоре мне стали известны и другие вещи, лишь укрепившие мои подозрения. Я 
обнаружил, например, что Брюс свободно владел древними еврейским, арамейским и 
сирийским языками — мертвыми языками, которые ему незачем было бы изучать, если 
только он не желал близко познакомиться с ранними библейскими текстами. Больше 
того, не оставалось никаких сомнений и в том, что он занимался их изучением: 
знание Ветхого Завета, освещающее практически каждую страницу его «Путешествий»,
 было названо одним знатоком библейских текстов «выдающимся».
И это было далеко не единственным проявлением «необычной эрудиции» Брюса. Как 
мне было уже известно, он также вел тщательное и оригинальное исследование 
культуры и обычаев черных евреев Эфиопии. «Я не жалел усилий, — как он сам 
выразился, — на проникновение в историю этого любопытного народа и подружился с 
некоторыми его представителями, считавшимися самыми знающими и понимающими из 
них». Благодаря своим усилиям Брюс сумел внести внушительный вклад в изучение 
фалашского общества, вклад, который, как и многое другое, отнюдь не 
согласовывался с его провозглашенным интересом к географическим открытиям, — но 
вполне совпадал с поиском потерянного ковчега.
Я позвонил в Аддис-Абебу историку Белаи Гедаи и спросил его мнение о мотивах 
Брюса. Ответ потряс меня:
«В действительности мы, эфиопы, считаем, что мистер Джеймс Брюс прибыл в нашу 
страну не для открытия истоков Нила. Мы говорим, что он лишь использовал это в 
качестве предлога. Мы говорим, что у него были иные побуждения».
— Расскажите побольше об этом, — попросил я. — Если не Нил, то какова, по 
вашему мнению, была его истинная цель?
— В действительности он приехал, чтобы украсть наши сокровища, — с горечью 
сказал Гедаи, — наши культурные ценности. Он увез много бесценных рукописей в 
Европу. Книгу Еноха, например. Из императорского хранилища в Грндэре он унес 
древний экземпляр «Кебра Нагаст».

Для меня это было новостью, волнующей новостью, если быть откровенным. Я 
углубился в этот вопрос и вскоре нашел подтверждение правоты Гедаи. Покидая