бенный, удивительный запах — в этом творении рук 
человеческих все гладко отполированные детали, впервые соединенные вместе, 
пахнут по-своему. На AD ни пятнышка, он готов к испытаниям. Опытный самолет 
испытывался инженерами-летчиками для выявления конструктивных дефектов, 
характеристик устойчивости и управляемости. Прежде всего нужно выяснить, 
полетит ли этот самолет вообще. После испытания он модифицировался и шел в 
серийное производство. Завод в Эль-Сегундо выпускал их по две штуки в день. 
Теперь оставалось проверить, правильно ли собраны самолеты, выкатывавшиеся на 
аэродром. Неточность в одну тысячную дюйма — и самолет будет жаловаться и 
протестовать.
 Странная мысль пришла мне в голову, когда я шагал к самолету, никогда еще не 
взлетавшему в воздух и стоявшему со сложенным крылом, словно в страхе перед 
испытанием. А вдруг именно этот самолет не взлетит, вдруг детали не вступят во 
взаимодействие? Ведь никто еще не испытывал его.
 Зная, что на этот раз Брауни наблюдает за мной, я внимательно прочитал 
карточки. На каждой из них были записаны объекты, испытываемые на разных 
высотах, тумблеры, которые следовало включать на различных скоростях, и задания 
на испытания в процессе изменения балансировки. В этом полете не придется 
любоваться окрестностями — предстоит по-настоящему работать.


* * *

 Прежде чем запустить мотор, я записываю показания приборов и включаю тумблеры, 
чтобы проверить некоторые необходимые данные на взлете. Мощный двигатель 
разрывает тишину утра, и я выруливаю на взлетную полосу. Самолет движется… 
Посмотрим, может ли он летать. AD взмывает над аэродромом, набирает высоту. Он 
летит! Все работает впервые: детали вращаются, качаются, входят в сцепление как 
положено. Разве это не чудо?
 Набираю высоту восемь, восемь с половиной, девять тысяч метров. Дышу из 
баллона с кислородом. На такой высоте воздух разрежен, а карбюратор должен 
питать двигатель не слишком бедной, но и не слишком богатой смесью. Двигатель 
работает хорошо — значит карбюратор отрегулирован правильно. Теперь я обращаюсь 
к карточкам, которые зажимом прикреплены к планшету, привязанному ремнем к 
моему колену. Переходя к новой карточке с записанной на ней серией проверок, я 
то опускаюсь вниз, то. набираю высоту, как требует задание. Протягиваю руки к 
тумблерам, манипулирую переключателями, проверяю радио, набираю высоту и 
пикирую. Через два часа опускаюсь на аэродром. У меня на контрольно-сдаточный 
полет ушло почти в четыре раза больше времени, чем у Брауни.
 После напряженного полета на новом штурмовике у меня болят руки и ноги. 
Усталый, я бросаюсь в кресло, беру чашку кофе и дефектную ведомость, которую 
мне предстоит заполнить. Эту работу можно сравнить с литературной критикой: 
летчик-критик оценивает новое произведение — самолет.
 После полета в комнату вошел Брауни. За спиной у него еще болтался парашют.
 — Ну, как слетали? — Он попросил карточки и дефектную ведомость. — Вы считаете,
 что на крейсерском режиме самолет требует небольшой балансировки в сторону 
пикирования, а?
 — Да, достаточно будет переставить стабилизатор на каких-нибудь полградуса. 
Черт возьми! Я выжат, как лимон. Сколько маневров приходится делать… вверх, 
вниз, и снова вверх, вниз… То и дело тяни то за один рычаг, то за другой…
 Брауни прочитал карточки.
 — К этому вы привыкнете. В следующий раз вы сгруппируйте отдельные задания по 
высотам — это сэкономит время.
 Он посмотрел на часы и снова отправился на аэродром. Проглотив кофе, я 
отправился за ним. Из дверей ангара мне было видно, как он рулил по полю в 
самолете № 48, который я только что посадил, обнаружив в нем восемь дефектов. 
Через сорок минут он приземлился и медленно направился в летную комнату. Я 
ожидал от него замечаний. Рабочий день уже кончился. Не останавливаясь, Брауни 
прошел мимо и сказал, улыбнувшись:
 — До завтра, Билл.
 Я стал легче справляться с первыми полетами. Научился группировать 
испытательные задания по высотам. На двух тысячах метров я делал все, что 
должно было быть испытано на этой высоте, затем проводил испытания на трех с 
половиной тысячах метров, и так до потолка самолета. Брауни больше никогда не 
проверял после меня самолетов, пока не настал день, когда я посадил самолет, не 
выявив в нем ни одного дефекта. Самолет был в полном порядке.
 — Я покупаю его, Брауни. Самолет продан!
 При доставке каждого самолета флоту записывается имя летчика, выдавшего ему 
путевку в жизнь. Если потом у самолета обнаруживаются дефекты, флот ссылается 
на летчика-испытателя. Таким образом, летчик-испытатель отвечает за качество 
самолета.
 В этот день Брауни поднял в воздух самолет, в котором я не нашел никаких 
недостатков. Он не обмолвился ни словом, и мое заключение осталось в силе. 
Самолет был «продан». Я стал летчиком-испытателем. Приятно зарабатывать себе на 
жизнь таким трудом.
 Освоив процедуру испытаний, я успевал испытать за день четыре — пять самолетов.
 Совершая теперь первые полеты, я больше не вертелся над аэродромом, а шел к 
Лагуне, пролетал над темно-зелеными апельсиновыми садами. В этом, не очень 
населенном районе, находившемся в нескольких километрах от Эль-Сегундо и 
прилегавшем к двум военным аэродромам, я и стал проводить контрольно-сдаточные 
полеты.
 — Вызываю КАК-6. Нахожусь в районе Анахайм, Азуса и Кукамонга.
 — Довольно болтать, Бриджмзн! — раздавался в наушниках