Нельзя было не любоваться, с какой ловкостью и сноровкой она управляла своей 
утлом лодчонкой. Как видно, из поколения в поколение передавалось это умение 
сыновьям и дочерям отважного племени таёжных охотников и рыболовов.

В доме отца нашей спасительницы, полуземлянке, похожей на китайскую фанзу, в 
середине которой пылал очаг, собралось много старых и молодых нанайцев, 
вернувшихся с рыбалки. Все они были худые и темнолицые, закалённые морозами и 
свирепыми амурскими ветрами, обожжённые нещадным дальневосточным солнцем. От их 
одежды пахло звериным салом, рыбой, табаком и черемшой – диким чесноком.

Они были на редкость гостеприимны, хотя говорить с ними было не легко – запас 
русских слов у них был очень ограничен.

Девушка сидела поодаль и при тусклом огоньке светильника вырезала что-то на 
берёсте.

Меня накормили вкусной кашей из чумизы с сухой кетовой икрой и жареной 
сохатиной и уложили спать на мягкие шкуры.

…Потом всё было очень просто. На лодке мы добрались до парохода, шедшего в 
Хабаровск, и остановили его.

Я передал с капитаном записку, и катер вскоре доставил нам бочку бензина.

Майла Заксор – так звали нанайскую девушку, которую я никогда не забуду, – 
провожала нас. Машина была уже высоко в воздухе, а она всё стояла в оморочке, 
приложив козырьком свою смуглую руку к глазам…

– Как, вы сказали, её зовут? – перевил меня учитель географии.

– Майла Заксор, я хорошо запомнил её имя.

– Майла Заксор! Ну теперь мне понятен узор на этом туеске. Я её знаю, – с 
удовлетворением сказал краевед. – Она замечательный мастер резьбы. Её недавно 
приняли в Союз художников. Майла Заксор живёт в Нанайском районе. Кстати, её 
сын учится в Москве, в художественном институте.




Потеряли полмиллиона


Самолёт шёл в селение Каменское. Машина была сильно нагружена почтой. Каждый 
член экипажа отлично понимал, сколько радости доставят людям эти мешки, набитые 
письмами, газетами, журналами, книгами. Человек не был тогда избалован здесь 
регулярной почтой: авиасвязь только налаживалась. Большей частью зимой люди 
были совсем отрезаны от мира.

Но всё же лететь с таким огромным грузом было очень тесно и неудобно.

Чем дальше на Север, тем становилось труднее. Под нами расстилались дикие, 
необжитые места. Пролетаешь сотни километров – и не видишь человеческого жилья.

Не видно было и подходящих посадочных площадок. К тому же начала портиться 
погода.

В таких случаях каждого члена экипажа начинает сверлить мысль: «А если придётся 
садиться? Сядем ли благополучно? А если сядем, то взлетим ли?»

Конечно, находясь в перегруженной машине, все невольно вспоминали о мешках с 
почтой.

Поэтому, когда у нас была последняя посадка перед Каменским, бортмеханики 
решили дать мне бой и избавиться от части груза.

С молчаливого согласия всего экипажа, бой начал радист:

– Прошу вашего разрешения оставить здесь, в Гижиге, несрочный груз – билеты 
осоавиахимовской лотереи для базы Каменской. Этот груз хотя и не особо тяжёлый, 
но места занимает много, а у нас и без того тесно, работать невозможно.

– А не получится ли так, – заметил я, – везли почту на самолёте, люди на неё 
надеялись, а она через год приедет на пароходе?

– На этот счёт не беспокойтесь. Отсюда в Каменское через каждые два дня почта 
отправляется на нартах. На третьи сутки будет на месте.

Этим доводом меня, что называется, «припёрли к стенке», и я сдался: