Когда над базаром появился мой самолёт, там уже началась настоящая паника. 
Ничего не подозревая, я опустился очень низко, пролетел над самыми палатками. 
Потом сделал круг над площадью, поставил мотор на малый газ и стал планировать. 
Когда мой самолёт был совсем низко над землёй, я громко поздравил станичников с 
праздником

Но они поняли меня иначе: расходись, мол, буду садиться! Через несколько минут 
внизу не было ни одной души: напуганные станичники разбежались по домам… Так 
неудачно окончилась наша затея показать, как самолёт истребляет страшного врага 
полей – саранчу.

Когда мы вернулись в Москву, там уже знали о нашей победе над саранчой и о 
неудавшемся «агитполёте». За первое мы получили благодарность, а за то, что 
плохо организовали второе, – хороший нагоняй.




Ночью на дневной машине


Вскоре после того как я стал лётчиком, меня направили на почтовую линию, на 
участок Казань – Свердловск.

Однажды вылетел я, как всегда, из Свердловска в Казань и через пять часов был 
на месте. Сдал почту, собрался идти отдыхать. Вдруг ко мне подбегает начальник 
станции и говорит:

– Выручай, Водопьянов! Московский пилот заболел. Рейсы срываются. Слетай в 
Москву, отвези почту, а утром возьмёшь другую и, может быть, успеешь потом по 
своему расписанию в Свердловск долететь: тогда у нас график не будет сорван.

Летать я готов был день и ночь и, конечно, согласился.

– Только вот что: твоя машина не оборудована для ночных полётов, – предупредил 
меня начальник. – Засветло ты успеешь долететь до Нижнего. Там переночуешь, а 
завтра утром будешь в Москве – и сразу же обратно.

Вылетел я за три часа до захода солнца. А до Москвы – четыре часа полёта. Очень 
жаль, думаю, что не хватает всего одного часа, а то сегодня же был бы в Москве.

Долетел до Нижнего Новгорода, а солнце ещё высоко. Решил лететь до Владимира: 
всё же буду ближе к цели. Но рассчитал я плохо. На землю спустились сумерки, а 
я всё лечу. Владимирского аэродрома не видно. Что делать? Надо лететь до Москвы 
– там, по крайней море, освещенный аэродром.

Полетел вдоль железной дороги на высоте двухсот метров. Приборов уже не вижу, 
на исключением высотомера, у которого циферблат светится. В оборудованной для 
ночных полётов машине освещаются все приборы, а на дневной машине я словно 
ослеп.

Вскоре стало совсем темно. Всё превратилось в общую тёмную массу: трудно 
отличить поле от леса, еле-еле заметна железная дорога. Потом и она пропала. Я 
знал, что параллельно железной дороге идёт Владимирское шоссе, и стал искать 
его. Шоссе белее пути, в полёте его должно быть лучше видно.

Предположение моё оправдалось. Полетел по шоссе, да недолго длилось моё 
счастье: до Покрова дорога была видна, а за городом потерялась. Только бы не 
сбиться, выдержать прямую!… А в голову лезет всякая чепуха: вдруг я уже сбился 
и, не заметив, пролечу Москву стороной? Зачем я полетел? Что стану делать, 
когда кончится бензин? Куда садиться, если ничего не видно?..

Единственно, что может меня спасти, – это компас, но и его я не вижу – темно.

Что делать? Решил осветить компас спичкой. Но спичка от сильного ветра гасла, и 
я не успевал ничего разглядеть. Летали мы в то время на открытых самолётах, и 
кабину сильно продувало. Тогда я сложил вместе штук десять спичек и чиркнул. На 
одно мгновение кабину осветило, и я успел увидеть нужный мне прибор. Какой 
ужас: на сорок пять градусов я отклонился от прямого курса! Москву я наверняка 
пролетел бы стороной.

Быстро поправил машину на глаз и чиркнул спичками ещё раз. Машина шла точно на 
Москву. Чтобы не сбиться второй раз, я наметил створ из светящихся точек на 
земле.

Но меня начали пугать облака. Они снижались. Я уже летел на высоте полутораста 
метров вместо двухсот. А вдруг в Москве облачность до земли? Тогда уж наверняка