подумав о том, что, находясь на действительной военной службе, я вообще не имел 
права без ведома и разрешения командира определяться в какую-либо школу…

Согласно моему гаданию, всё сначала пошло отлично. Когда к школе подъехал на 
велосипеде человек с приветливым, гладко выбритым лицом, да ещё в кожаной 
куртке, меня кольнуло в сердце. Я так и подскочил: он!

Едва человек успел спрыгнуть с велосипеда, я уже стоял возле него и готовился 
произнести речь. Но почему-то вместо подготовленной речи выпалил только одну 
фразу:

– Возьмите меня в школу!… – От волнения я даже забыл осведомиться о том, 
действительно ли сам начальник стоит передо мной. Правда, я быстро одумался и 
добавил: – Ведь вы начальник лётной части школы товарищ Арцеулов?

– Я Арцеулов, – улыбнулся он, освобождая брюки от резинок, которые обычно носят 
велосипедисты.

Я молчал как пень, потому что самое главное уже сказал, и думал, что теперь 
дело только за его ответом.

– Что ж… Давайте познакомимся. Пройдёмте ко мне, – приветливо сказал мне 
Арцеулов.

Проходя за ним в кабинет, я подумал: «Ну, теперь дело в шляпе: ведь если бы он 
хотел мне отказать, то отказал бы сразу. Ан нет – он в кабинет повёл, значит…»

Но это значило только то, что Арцеулов оказался действительно очень хорошим 
человеком и, несмотря на всю несуразность моего поведения, не пожалел времени, 
чтобы объяснить всю наивность моей просьбы.

Необычайная дружеская ласковость его тона так сильно на меня подействовала, что 
я даже не почувствовал отчаяния при отказе. Он спокойно и мягко, вроде как на 
тормозах, помог мне опуститься с неба на землю.

Мы условились, что если командир нашей части не будет возражать, то я займусь 
подготовкой, а через год приду снова, и тогда меня примут.

На прощание Константин Константинович спросил меня, долго ли я ещё пробуду в 
Москве, где я обедаю, где ночую. На два последних вопроса я не мог дать ему 
вполне определённого ответа.

– Вот что, – сказал он, – так как мы уговорились, что вы безусловно придёте 
скоро в школу, то пока можете ночевать в общежитии и питаться с нашими 
курсантами.

Он тут же вызвал какого-то человека и отдал распоряжение приютить меня на два 
дня.

Находиться среди учлётов – одно это было для меня уже счастьем. Правда, мне 
пришлось воспользоваться гостеприимством лишь один день, но зато как много я 
узнал за это время! Я впервые услышал настоящий профессиональный разговор о 
науке летать и понял, что это серьёзная наука.

Очень большое впечатление тогда произвёл на меня рассказ одного лётчика о 
Константине Константиновиче Арцеулове.

Дело было вечером, после ужина. Учлёты вместе с инструкторами сидели за столом 
и никуда не торопились. Разумеется, меньше всех торопился я. Все знали о моём 
разговоре с начальником и обращались со мной по-товарищески, как с будущим 
учлётом… «Героем дня» чувствовал себя учлёт Володя Сабанин.

– Мне сегодня Николай Иваныч показал, как делать виражи с переменными рулями, – 
восторженно говорил он. – Красота! Руль глубины при вертикальном вираже 
становится рулём поворота, а руль поворота – рулём глубины… Минут пять он меня 
вертел в воздухе… Потом спросил: «Ну как, понял?» – «Понял!» – говорю. «А ну-ка 
попробуй!» Ну, я и попробовал – загнул такой вираж, не заметил, как сорвался в 
штопор. Три витка сделал. И влетело же мне!… Зато теперь любой вираж сделаю 
самостоятельно.

– Ой ли! – усмехнулся сидевший рядом с ним инструктор. – И всегда из штопора 
выйдешь?

– Конечно!

– «Конечно, конечно»! – передразнил его старый лётчик. – Думаешь, это так 
просто… Вы, молодые люди, приходите в авиацию на готовенькое. Всё разработано, 
проверено – учись! А в наше время дело было иначе: хорошие лётчики были 
одновременно и конструкторами, и смелыми экспериментаторами. Многие жизнью 
рисковали ради того, чтобы вы имели теперь точную науку безопасного полёта. Вот,